Гренландский меридиан
Шрифт:
Вечером 22 февраля мы с Константином узнали, что виз в США нет и, как любит повторять один мой приятель, «скачки отменяются – ваша лошадь сломала ногу!». Пришлось сдавать билеты и возвращаться домой в Ленинград, поскольку ближайший самолет в США был 27 февраля (в 1988 году самолеты в США летали не каждый день). «Скверно обмануться в своих ожиданиях, но еще хуже обмануть чьи-нибудь», – подумал я, открывая дверь в одну из комнат Транспортного управления Продовольственного комитета Ленинграда, где работала Наталья, именно в тот момент, когда она рассказывала своим сослуживицам о том, как ее муж впервые в жизни летит в Америку и, наверное, уже подлетает к Вашингтону… Мое появление именно в этот момент было особенно эффектным. После некоторого замешательства Наталья, до самого последнего момента не верившая и не хотевшая верить в осуществимость всего этого проекта (а точнее, в возможность моего участия в нем), с надеждой в голосе спросила: «Ну что, не получилось?» Но, увы, мне пришлось ее разочаровать. Тем не менее эта неожиданная отсрочка была весьма кстати после всей суматохи последних дней:
Ах веселый месяц март,Солнечные брызги!Он ворвалсяМне кажется, что большинство, а не только те, что традиционно выкрашены красным цветом, поездов № 1 и 3, курсирующих между Петербургом и Москвой, в зимнее время можно без особой натяжки считать «красными» – так нещадно, практически докрасна, отапливаются их вагоны. В результате комбинированного воздействия «красной жары» и февральского сквознячка через щели «закрытого на зиму» вагонного окна я вышел на перрон Ленинградского вокзала с тяжелой головой и саднящим горлом – верными признаками приближающейся простуды, что, как мне представлялось, было весьма некстати в свете моего предстоящего «первого выхода в свет» в качестве советского участника международной экспедиции. Я опасался, что все впечатление, которое могли бы произвести на моих товарищей по команде золотисто-красный герб на моей груди и огромные буквы СССР на моей спине, может быть начисто смазано моим простуженным, отнюдь не полярным и тем более не спортивным видом. (Уж я то знал, на что способен в период разлива насморка мой выдающийся, не побоюсь этого слова, нос!)
Но отступать было и поздно, и некуда: визы и билеты наконец-то получены, и нам с Константином оставалось только готовиться к вылету. Местом подготовки была гостеприимная трехкомнатная квартира Константина в московских новостройках в районе метро «Бабушкинская». Поскольку я не имел ни малейшего представления о том, какого вида тренировочные сборы мне предстоят, я запасся на всякий случай тем ассортиментом одежды, который должен иметь всякий приличный полярник, отправляющийся в экспедицию. Сюда непременно входили две пары шерстяного белья, унтята (очень теплые и уютные меховые носки, которыми обычно снабжают участников антарктических экспедиций), свитер, меховые рукавицы, шерстяные перчатки и штормовка. Вот только с выбором обуви была дилемма: где-то подспудно я был почти уверен, что ни валенки, ни унты, ни кирзовые, ни, естественно, утепленные резиновые сапоги мне на тренировочных сборах не понадобятся. Поэтому я остановил свой выбор на только что полученных в Спорткомитете кроссовках и купленных по случаю в Москве кедах китайского производства. Строя всевозможные догадки относительно предстоящих сборов, я все-таки надеялся, что в их программу должен быть, наверное, включен и кросс, где кеды и кроссовки могли бы быть полезны.
В то время как Константин в полном соответствии с предстоящей ему миссией официального сопровождающего лица в очередной раз отпаривал свои уже приобретшие остроту лезвий «Gilette» брюки, я по соседству, в который уже раз перетряхивая свой чемодан, тщетно пытался составить какую-то реальную комбинацию из свитера, меховых рукавиц, шерстяного белья и кед. Ничего путного не получалось, тем более что мое внимание то и дело отвлекал телевизор – шла трансляция Зимних Олимпийских игр. О, как в тот момент я завидовал Гунде Свану, его неутомимой легкости и воистину завораживающему скольжению на лыжах! 50 километров за 2 часа 4 минуты! Я с тоской посмотрел на свое шерстяное белье и всю гору теплой одежды, в которой мне было так уютно нести научную вахту на шестом континенте… Нет и еще раз нет! Я решил, что возьму только легкую спортивную одежду: в конце концов Миннесота в марте – это не Сибирь (как же я заблуждался!), а кроме того, я мечтал хотя бы внешне походить на тех славных ребят, которые один за другим пересекали на лыжах 57 сантиметров по диагонали костиного телевизора.
Когда в 6.45 пришло заказанное накануне такси, мы были уже на ногах, впрочем, Костя, кажется, так и не ложился спать. «Ты знаешь, – сказал он, с трудом подавляя зевоту, – я люблю собираться не торопясь, чтобы ничего не забыть». И действительно, мы, кажется, ничего не забыли, если не считать Костиных часов, которых он хватился уже на выходе. Но времени их искать не было, поэтому Константин, в многочисленные обязанности которого в предстоящей поездке входил еще контроль и учет проведенного за границей времени, захватил бабушкин будильник, который, несмотря на внушительные размеры, уютно устроился в Костином нагрудном кармане.
Пограничник в Шереметьево-II после тщательного изучения моего паспорта остался, по-видимому, доволен сходством фото и оригинала и с улыбкой отворил мне двери в Америку! Угрожающее тиканье Костиного будильника вызвало некоторое замешательство в рядах таможенников, которое, однако, быстро развеялось – вид засыпающего на ходу Константина никак не вязался с возможными ужасными последствиями этого тиканья. Завтракали над Осло. Поданные к завтраку черная и красная икра, красная рыба и бокал «Алазанской долины» укрепили меня в мысли, что мы летим в правильном направлении. До первой посадки в Гандере (Ньюфаундленд) около 8 часов лету. Сидеть устал, ходить негде да и особенно некуда. Константин, который безмятежно спал по соседству, продавив головой иллюминатор, находился в несравненно более выгодном положении. Стюардесса раздала американские въездные таможенные декларации. Поскольку на ускоренных курсах английского языка я был всего лишь бедным художником Адамом Блэком из Бирмингема, которому и в голову не могла прийти мысль о поездке в США, то я и понятия не имел о том, как надо заполнять эти злополучные декларации. Поэтому мое первое столкновение с английским языком было начисто проиграно, и мне пришлось расталкивать Константина, чтобы заполнить декларации сообща.
Снизились над Гандером. Сверху был хорошо виден сам поселок, правильными квадратами одно- и двухэтажных домиков вписанный в окружающий лесной массив. Было тепло, около четырех градусов. Напротив вытянутого вдоль перрона двухэтажного с огромными стеклянными окнами здания аэропорта стояло несколько самолетов. Я сразу же выделил знакомый по Антарктике силуэт американского транспортного самолета «Геркулес» и напоминающий своим вытянутым носом огромную хищную птицу «Конкорд». Стюардесса на выходе
В Гандере произошла смена экипажа, и, как неумолимое следствие этого, мне пришлось вновь добиваться особого расположения новых стюардесс, которое помогло бы рассчитывать на дополнительный, сверх жесткой аэрофлотовской нормы, бокал «Алазанской долины». С учетом малого времени полета до Нью-Йорка мне пришлось работать в этом направлении более усердно.
На подлете к Нью-Йорку я с удовлетворением отметил про себя то обстоятельство, что «столицу мира» отличают от известной деревни Гадюкино не только небоскребы, но и на удивление ясное небо, которое позволило мне впервые в жизни посмотреть на знаменитый Манхэттэн с высоты птичьего (наш самолет уже снизился в это время) полета. Мы совершили несколько разворотов над Гудзоновым заливом, сине-стальная гладь которого была сплошь покрыта белыми оспинами следов невидимых сверху катеров. Как я впоследствии понял, все эти маневры выполнялись в порядке ожидания своей очереди на посадку в Международном аэропорту Дж. Ф. Кеннеди. К счастью, запасов нашего керосина, пополненных в Гандере, хватило с лихвой, чтобы отлетать эту очередь, и вот мы уже катимся по бетонной полосе.
Вопреки своим ожиданиям, я не увидел в иллюминаторах огромного здания аэропорта (как, скажем, в Париже), однако при ближайшем рассмотрении аэропорт Кеннеди оказался разбросанным по обширной территории скоплением представительств различных авиакомпаний, касс, паспортных и таможенных контролей, совершенно бесшумных лифтов и эскалаторов, мягких красных ковровых покрытий, ресторанов, баров, автостоянок и самой разношерстной публики. Здесь нам не дали спуститься на землю в полном смысле этого слова, как я полагал, до полной проверки всех наших документов. Прямо из самолета через плотно присосавшееся к его круглому боку щупальце терминала мы прошли длинными ковровыми коридорами в глубь здания, повинуясь молчаливым, но достаточно убедительным указаниям одетых в униформу улыбающихся служителей этого небесного храма. Постепенно звенья нашей растянувшейся на многие метры цепочки начали уплотняться, и я понял, что впереди остановка. Мы втянулись в просторный зал, выход из которого, разделенный на несколько коридоров подвешенными на невысоких столбах канатами, был возможен только в одном направлении: мимо вооруженных компьютерами, одетых в белоснежные рубашки с коротким рукавом, с черными галстуками на шее работников паспортно-иммиграционной службы. По мере продвижения свернутой в немыслимую спираль длинной очереди пассажиров нашего рейса те из них, кто сумел добраться до начертанной на полу линии с надписью «Stop here» (которая в родившемся тут же вольном переводе одного из наших означала «Стоять нахер!»), моментально направлялись двумя переполнявшими синюю униформу негритянками в наименее заполненный из коридоров. Даже при такой мощной организации нам с Костей потребовалось около часа, чтобы достичь указанной линии, и это при том, что и за нами еще оставался приличный хвост. В то же время, как я успел отметить, представители других стран, даже прибывшие позже нас, пользовались неизмеримо меньшим вниманием со стороны блюстителей паспортного режима и практически беспрепятственно просачивались в страну, славящуюся своими демократическими традициями. Отрывая корешок от заполненной мною в самолете бумаги и пришпиливая ее степлером к моему не видавшему виды паспорту, пограничник, на мгновение отвлекшись от компьютера, спросил: «How are you, sir? Where are you going?» [1] Увы, на пустынном чердаке английского дома г-на Адама Блэка не водилось даже привидений… Я попытался уйти от ответа с помощью своей обезоруживающей даже меня самого улыбки. Слава Богу, почуявший неладное Константин, пробивавшийся в Америку своим путем по соседнему коридору, пришел на помощь: «Thanks, o’key, sir. We are going to Minneapolis» [2] . Еще мгновение, и мы – в АМЕРИКЕ!
1
Как дела, сэр? Куда направляетесь? (англ.)
2
Спасибо, сэр, все в порядке. Мы направляемся в Миннеаполис (англ.)
Приятная и неожиданная новость: не мы (как это происходит у нас) ждали свой багаж, а, как и положено, он уже поджидал нас и, что самое отрадное, в полном составе. Получив чемоданы, мы с Константином констатировали, что первая часть перелета в Америку завершилась успешно, оставалась вторая – добраться до Миннеаполиса. В телексе, присланном в Госкомгидромет накануне нашего отлета, Кати де Молль сообщала, что забронирует и оплатит два места Нью-Йорк – Миннеаполис и билеты будут ждать нас в представительстве авиакомпании… Вот тут-то и была загадка: какой именно авиакомпании? Косте запомнилось нечто созвучное то ли КАМ, то ли КАН. Совершенно естественно, в решении этой проблемы мы отвели себе роль «телезрителей», отведя роль «знатока» одиноко прогуливающемуся в зале полисмену внушительных размеров. К его чести, ему не потребовалось дополнительной минуты на разгадку этой тайны, так что мы с Костей, проиграв этот отдельный тур, оказались в безусловном выигрыше в общем зачете.
Конец ознакомительного фрагмента.