Гренландский меридиан

Боярский Виктор Ильич

Марина притормозила около большой, метров сорок длиной, баржи, слегка покачивавшейся на волнах, оставляемых прогулочными катерами. На палубе было заметно оживление. Я увидел небольшой столик, батарею бутылок на нем, вокруг больше десятка оживленно беседующих мужчин и женщин. Приглядевшись, различил Этьенна, Стигера и прямо с причала прыгнул на палубу. «А, это и есть тот русский!» – услышал я и на несколько минут оказался в центре внимания. Правда, кроме улыбок ничего не мог предложить в ответ на многочисленные вопросы, так что пришлось позвать на помощь Марину. Небольшая надстроечка в корме была превращена в стойку бара, за которой суетились две женщины, периодически выставляющие на столик прямо перед надстройкой блюда и тарелки со всевозможными вкусностями. Звездой этого закусочного хит-парада был сыр самых различных форм и цветов; зелень, салаты и ростбиф с кровью еще больше оживляли эту красноречивую картину продовольственного изобилия. Рядом возвышалась гора чистых тарелок. Каждый вновь приходящий первым делом запасался тарелкой, наполнял ее в соответствии со своими вкусами и присоединялся к остальным.

Я, естественно, тоже собрался последовать этому примеру, но не тут-то было… Ко мне подошел светловолосый мужчина лет сорока. «Жак», – представился он и протянул руку. Мы познакомились.

Жак Роже оказался владельцем баржи и нашим гостеприимным хозяином. Он предложил мне в соответствии, как он заверил, с русским обычаем выпить водки. Следовать обычаям – это мое правило, из которого я практически никогда не делаю исключений. Убедившись в том, что я действительно русский, Жак пригласил меня спуститься вниз в кокпит. Миновав уютную кухоньку, мы попали в просторное помещение. Вдоль правого борта располагалось несколько чертежных кульманов. «Это мое главное рабочее помещение», – пояснил Жак. Не без помощи Марины я узнал, что он занимается архитектурой, но в несколько необычной области: проектирует подводные сооружения. Так, Жак принимал участие в проектировании подводного дома, предназначенного для тренировки французских космонавтов. Я вспомнил Жана-Луи Кретьена – французского космонавта, летавшего на нашем «Союзе». Жак тотчас же отреагировал, заявив, что Кретьен – его лучший друг, но, к сожалению, сейчас его нет в Париже… «Он где-то у вас на Байконуре, – сказал Жак и махнул рукой в сторону, где по его понятиям находилось это загадочное место. – А не то он обязательно был бы с нами». Да, подумал я, ну и денек: еще сегодня утром, я, слегка утомленный после короткой ночи и коньяка, спешил в Шереметьево, а вечером уже беседую с близким другом французского космонавта на его личной барже, которая стоит… Где? На Сене. А Сена где? В Париже!

Когда мы поднялись на палубу, уже совсем стемнело. Между тем, праздник развивался по привычной схеме: публика разбилась на небольшие группки и разбрелась по палубе, наиболее последовательные держались поближе к столику с напитками. Я, ни на шаг не отходя от Марины, как слепой от поводыря, пробрался поближе к носовой части и, спустив ноги за борт, сел прямо на палубу. Мимо проплывали прогулочные катера, вдоль бортов которых висели мощные люминесцентные лампы, настолько яркие, что на них больно было смотреть. Публика на катерах всячески старалась выразить одобрение нашему времяпровождению, в основном криками, свистом, улюлюканьем, и мы, естественно, в долгу не оставались. Желто-коричневые волны, поднимаемые катерами, еще долго раскачивали нашу баржу и плевали в борт, стараясь достать наши свесившиеся ноги. Переход праздника в третью стадию был отмечен возросшей активностью группы из трех мужчин, которые несли вахту у столика. Они предприняли попытку отдать швартовы и отправиться в плаванье вниз по реке. Почему вниз? Потому что никто не предпринял попытки одновременно запустить двигатель. Надо сказать, что их никто не останавливал и не давал советы, как у нас, но, когда они после десятиминутной борьбы с узлами сдались и как ни в чем не бывало направились назад к столику, это вызвало у меня легкое разочарование. У нас в подобных случаях обычно проявляют большую настойчивость.

Ровно в полночь мы с Мариной покинули и бал, и корабль, не прощаясь и практически бесшумно, если не считать короткого, как пистолетный выстрел, щелчка марининых каблучков о гранит набережной после приземления. В машине Марина предложила мне проехаться по ночному Парижу. Вандомская колонна, подсвеченная снизу, одиноко грустила на пустынной и темной площади. Фары нашего «Рено», очерчивая круг по площади, выхватывали из темноты стены и высокие окна окружавших площадь зданий. «Поедем через улицу Сен-Дени, – предложила Марина. – Там есть на что посмотреть». Об этой улице мне приходилось слышать раньше, и если ко всему Парижу никоим образом нельзя применить фразу «С наступлением темноты жизнь в городе замерла», – то к этой улице подобное выражение неприменимо вдвойне, в чем я сразу же убедился, как только наша машина свернула на нее. По обе стороны вдоль тротуаров прогуливались женщины, чей вид и одежда не оставляли никакого сомнения в их профессии. Наш «Рено» медленно скользил сквозь этот своеобразный живой строй. Я заметил, что очень много женщин из Восточной Европы. Однако в последнее время в связи со СПИДом проституткам на Сен-Дени грозит безработица. И точно, сильного оживления на улице я не отметил. Попадались редкие прохожие, которые, как мне показалось, старались быстрее миновать этот квартал, или машины, подобные нашей. Некоторые женщины заглядывали нам в окна, так что Марина посоветовала мне пристегнуться ремнем безопасности.

В отель вернулись около часа ночи, и, несмотря на обилие впечатлений, я довольно быстро уснул и проснулся утром только от звонка в дверь: свежий и отдохнувший Юрий Иосифович приглашал меня к завтраку. За короткую ночь вчерашние впечатления улеглись не совсем, и поэтому я со слегка шумящей головой способом Фосбюри сполз с кровати, наскоро умылся и спустился вниз. За столом я рассказал своему коллеге о всех перипетиях вчерашнего вечера и ночи. По его реакции я понял, что он сожалеет о своем дипломатическом отказе от участия в нашей встрече. Бесшумно и незаметно подплыла официантка, вопросительно пропев: «Ти, кофи ор чоколейт?». Я, уловив знакомое слово, ответил: «Кофи». Более чутко реагирующий на иностранную речь слух Юрия выделил слово «ти».

Официантка, приятно удивленная нашей понятливостью, удалилась, а я спросил Юрия: «А что, ничего кроме кофе и ти она не собирается нам предложить?». На это Юрий невозмутимо ответил: «Потерпи, все будет». Через несколько минут официантка принесла мне большую чашку кофе, плошку молока и тарелочку с двумя булочками, на которой стояла маленькая баночка клубничного джема и лежал завернутый в металлическую фольгу небольшой кусочек сливочного масла. Ассортимент блюд, предложенный моему соседу, отличался только в части «ти», налитого в небольшой фарфоровый чайник. Получалось, что как ни крути, как ни верти, а только кофе или ти! Но булочки были чудо как хороши, масло таяло на их теплой хрустящей поверхности, а джем предательски норовил соскользнуть в чашку.

Солнце уже выкатилось на крыши, но еще не припекало, и поэтому мы решили пройти до бульвара Сен-Жермен пешком. Многие кафе были уже открыты, легкие плетеные столы и стулья, белоснежные скатерти, парижане, сидящие за столиками, листающие утренние газеты и неторопливо попивающие кофе, бесчисленные собаки и собачки с хозяевами на поводке, определенно чувствующие себя «хозяевами», а потому позволяющие себе такие вольности, за которые у нас в Ленинграде их бы неминуемо подвергли немилосердным гонениям, чистый утренний воздух, голубое небо – все это вдохновляло нас и придавало уверенность в правильности выбранного пути.

Встреча началась с обычного: «Хай! Хау а ю?». На этот раз наш состав претерпел некоторые изменения: отсутствовали Кати де Молль (она внезапно приболела) и руководитель Французской антарктической программы вместе с его скепсисом, что, очевидно, придало нашей встрече оптимистический настрой. Оговорили зоны ответственности каждой страны на маршруте. Наша страна должна была обеспечить безопасность экспедиции на участке маршрута от 85° ю. ш. до станции Мирный на побережье. Кроме того, мне было предложено составить научную программу наблюдений. Были обозначены сроки тренировочных сборов в Миннесоте на ранчо Уилла Стигера, а также время и маршрут гренландского перехода. Тренировки предполагалось провести в феврале – марте, а гренландский переход – в апреле – июне 1988 года. Тогда это казалось очень далеким. Кроме всего прочего, мне в ультимативной форме было предложено изучить хотя бы какой-нибудь язык (в дополнение к русскому и грузинскому), желательно английский, хотя тогда это казалось нереальным. Эта отдаленность и нереальность позволили мне, а может быть, и другим участникам забыть о наших планах, не успели мы покинуть зал заседаний. Все вместе мы спустились в кинозал, где Этьенн и Стигер показали свои слайды, снятые во время путешествия на Северный полюс. Я тоже показал свои антарктические слайды, станцию Восток, через которую нам предстояло пройти, внутренние районы Антарктики, наших ребят, наши видавшие виды надежные тяжелые тягачи «Харьковчанки», а в конце – два домашних слайда: на первом – Наташа в подвенечном платье, на втором – Стасик в трехлетнем возрасте в зеленом меховом комбинезоне, как медвежонок на снегу. «Вот, – сказал я Этьенну и Стигеру (оба они холостяки по убеждению). – Это моя смена, а что у вас?» В ответ Этьенн с серьезным видом заявил, что сразу же после нашей встречи пойдет улаживать свои дела на семейном фронте, и действительно тотчас же исчез.

Марина повела нас с Юрием в ресторан, где мне, несмотря на все мое сопротивление, пришлось-таки попробовать устриц и улиток. Что касается последних, то могу авторитетно заявить: весь фокус в соусе. С таким соусом можно было запросто съесть не только улиток, но и земляных червей.

На следующий день нас ждала большая культурная программа. Марина спросила, что мы предпочитаем Версаль или Фонтебло, причем тут же добавила: «Я больше люблю Фонтебло». Понятно, что мы с Юрием, как истинные джентельмены, в один голос заявили, что и нам милее Фонтебло… Загородная резиденция Наполеона – замок Фонтебло, построенный Франциском I, переживал тяжелую и неизбежную пору реставрации. Главный вход в замок соединялся с обширной вымощенной большими каменными плитами площадью каменным пандусом, выполненным в виде огромной конской подковы. Именно на этом месте, как пояснила Марина, Наполеон прощался со своей гвардией перед высылкой на остров Святой Елены. Газон перед замком был тщательно выбрит, на нем в строгом геометрическом порядке размещались аккуратные зеленые свечки кустов.

Из внутреннего убранства замка запомнились очень красивые цветные витражи с изображением короля Франциска I в ярко-малиновом камзоле и большом темно-синем берете, королевский зал, отделанный дубом и украшенный гобеленами с изображением основных достижений короля в охотничьих баталиях, просторный и светлый зал Генриха и Дианы, романтическая история которых, кратко изложенная Мариной, не отложилась в моей памяти, бесчисленные будуары, тронные залы с вензелями Наполеона и Франциска и т. д. На посещении Фонтебло наша культурная программа в этот день не закончилась: вечером, ведомые неутомимой Мариной, мы пошли в театр на спектакль «Кабаре». Места были в третьем ряду партера. Марина села между мной и Юрием, чтобы обеспечить синхронность нашей реакции на происходящее на сцене с реакцией остальных зрителей, лучше понимающих французский. Фабула пьесы была так прозрачна, а главная героиня так прекрасна и выразительна, что помощи Марины практически не требовалось. (Я вспомнил «Царскую невесту» и посочувствовал Этьенну – мы были в несравненно более выгодном положении.) Наибольший успех выпал на долю Юрия: когда во втором акте главная героиня эффектно швырнула в толпу, т. е. в зрительный зал, пачку ассигнаций, то лишь небольшая их часть стала достоянием зрителей первого и второго рядов, основной же капитал на сумму порядка 500 немецких марок выпуска 1918 года достался Юрию. Жаль только, что в антракте мы не смогли их реализовать, несмотря на обилие заманчивых предложений в смысле шампанского и прохладительных напитков. Вечером после спектакля в номере я сочинил стихи, которые отдал Марине на следующее утро в аэропорту: