Григорий Шелихов
Шрифт:
Чукотская земелька, ни разу не удосужился; он довольствовался
управлением обширными делами из своей моленной с лествицей в руках.
Старообрядческая лествица облегчала порядок сношений с богом и людьми,
четки ее служили напоминанием о долгах людей и числе молитв богу,
подлежащих за них с Ивана Ларионовича.
– Мошенник Гришка и, бывает, завирается с работными форсу ради,
но смышлен, удачлив и для дела головы не пожалеет. Нас он не боится,
за
Андреевич!
– проговорил Голиков, зайдя на дом к Лебедеву-Ласточкину, с
тем чтобы накануне предстоящего рассмотрения спора в совестном суде
выяснить настроения своего компаниона. - Гришка, дошли до меня
сведения, новое товарищество складывает, на манер Ост-Индийской и
Голландской компании.
Лебедев даже не усадил гостя на лавку. Стоял в светелке на пороге
и сумрачно смотрел на Голикова из-под своих кустистых бровей. Голиков
еще что-то говорил, но Лебедев словно и не слышал гостя. Потом подошел
к нему вплотную и прорычал свирепея:
– Не уступлю, р-раз-зорю мальчишку! А ты, иди ты к черному!..
Виляешь хвостом для отвода глаз заместо того, чтобы за честь и
крепость купечества именитого стоять... Знаем мы тебя златоуста - на
языке мед, а под языком змиево жало. Себя продашь, ежели прибыль с
того увидишь!
Иван Ларионович посмотрел на него, помолчал, махнул рукой и ушел.
Что с дураком говорить! Не хочет - не надо. Он-то, Голиков, Иван
Ларионович, уже договорился с Шелиховым об условиях примирения и
действовал сейчас в интересах собранной Шелиховым новой
"Северо-восточной американской компании", в которую вошли купцы
капиталами и персонами, правда, помельче, но зато самая компания стала
числом побольше: селенгинские, иркутские, устюжские, вологодские
купцы. "Один хитрюга Киселев в стороне остался на каких-то Прибыловых
островах... Ну да ничего, даст бог, отнимем у него эти Прибылые
острова, наплачется тогда упрямец, - подумал Иван Ларионович, бросил
пешку на лествице для памяти и успокоился. - Остальные прочие сойдут,
народ подходящий!" - хотя среди "прочих" Ивану Ларионовичу не
нравились некоторые новые в торговых делах личности - отставной
иркутский прокурор господин Будищев и какая-то баба Катерина
Францевна. О ней известно только то, что она дочь генерал-майора
Кличке, отставного начальника иркутского гарнизона, и ничего не
известно насчет ее капитала. "Гришкины подкупные ходы!" - сообразил
Иван Ларионович. Но как бы там ни было, компания существует,
прописалась
компании под контору за хорошую цену половину своего дома и склады -
появилась вывеска с какими-то чертями в перьях, цветами, плодами,
зверюками... "Ох, надо бы от греха подальше, да что придумаешь, коль
тянет нажива! А грех... грех на искусителе Гришке, с него и спрос..."
Рассмотрение дела в совестном суде, - а спор шел с сильными
людьми и спорили об очень больших деньгах, - закончилось полной
победой Шелихова. Немалое значение в таком исходе сыграло заявление
Шелихова, которое он сделал в начале разбирательства.
Образ убитого Хватайки, уткнувшегося лицом в мусор загаженного
охотского амбара, не раз вставал перед Шелиховым, он будто напоминал
ему о чем-то большом и важном, что Шелихов так и не удосужился
продумать. Шелихов, рассказывая о злоключениях, выпавших ему на долю в
Охотске, утаил от Натальи Алексеевны, чем кончилась история с
Хватайкой, зато об убийстве храпа он поведал Селивонову, и хотя
Селивонов не придал этому событию никакого значения, мореход все время
тревожился, что история со смертью Лучка вдруг дойдет до жены, а от
жены так просто не отделаешься.
И вот на суде он начал свое слово голосом более взволнованным,
чем хотел допустить:
– Господа примирители и судьи, дозвольте сказать! Погоня за
деньгами, прижим людей денег ради до добра не доводят, - из жизни
испытал. Справедливости, токмо справедливости ищу! В товарищах моих по
плаванию, коим мы достигли великой перед отечеством заслуги, имел я
редкую удачу, а компанионы наши, из дому не выходя, приобрели
неимоверные выгоды. Неужто мореходам и зверобоям, равно и сиротам и
вдовицам тех отцов и мужей, кои померли в непереносных испытаниях,
мочно отказать в малом награждении за кровь, за гибель?! Не поверю,
зная сердце и слова всемилостивейшей государыни! - ткнул Шелихов
кулаком в полотнище, висевшее над столом судей.
Стена совестного суда украшалась, как предписано было указом,
крупной выпиской на полотнище принципов, взятых напрокат у великих
гуманистов прошлого.
– "Человеколюбием, почтением к особе ближнего и отвращением от
угнетения", - раздельно прочитал Шелихов выцветшие буквы.
– Увеличения
прибытков в деньгах не домогаюсь, удовольствуюсь своей долей, ежели
господа старшие компанионы уступят мне захудалые кораблики, на коих