Грозные годы
Шрифт:
Партизаны слушали его фантазии и спрашивали, как он все это себе представляет. А Рыжик с готовностью всезнающего человека пространно им все объяснял.
— Если бы я, — говорил он, — родился в те далекие времена, допустим в средневековье, на Земле все сейчас выглядело бы по-другому, это точно, и с историей было бы много всяких недоразумений. В те времена люди верили в существование колдунов и ведьм, считали, что Земля плоская. А так как я не дурак и не верю всяким глупостям, то меня сожгли бы как какого-нибудь еретика. А могло бы быть иначе, — продолжал он. — Раз я умен и храбр, то наверняка возглавил бы какое-нибудь народное восстание. А мир тогда не был готов к социалистической революции, поэтому меня поймали бы инквизиторы и учинили надо мной расправу.
— И ты, значит, решил, что родился вовремя? — подзадоривали его бойцы, которые с интересом слушали болтовню Рыжика.
— Несомненно, — с готовностью подтверждал он. — Я рожден для участия в пролетарской революции.
— А если бы ты родился позднее, лет этак через двести?
— Скажу честно, для этой эпохи я, пожалуй, слишком примитивен.
Выслушав в очередной раз рассказ Рыжика о его предназначении, один из партизан, белобрысый парень, спросил:
— Слушай, Рыжик, а что ты думаешь о завтрашнем агитпоходе? Ты знаешь, что тебе идти в село Поворян?
— Отлично! Так я и думал! — воскликнул Рыжик. — Прежде всего я сведу счеты с попом Кириллом. Подумайте только, он вздумал на меня жаловаться командиру! Я с ним принципиально обсуждаю некоторые вопросы, а он жалобы взялся писать. Контра он, этот поп. Я так и командиру сказал.
Белобрысый подмигнул бойцам и снова обратился к Рыжику:
— А правда, что ты, разговаривая с попом о боге, поссорился с ним?
— Правда, — ответил Рыжик. — Начал, значит, наш отец Кирилл доказывать, что Иисус был первым революционером и коммунистом. Он, говорит, основатель коммунистической идеологии. Одним словом, ересь несет, и ничего больше! — Тут Рыжик захихикал и ударил руками по коленям. — Да как же, спрашиваю я, отец Кирилл, твой Иисус мог «быть первым революционером, когда он проповедовал: «Если тебя ударят по одной щеке, подставь другую»? Разве это не рабская идеология, узаконивающая всякую эксплуатацию? Разве это не означает: прощай, революция? А поп мне на это отвечает: «Хоть это и правда, сынок, но наш Иисус все равно был первым коммунистом. Он был против крови и насилия». «А-а, вот ты и попался, святой отец! — обрадовался я. — Разве это не значит, что твой Иисус советует пролетариату отказаться от оружия и просить милостыню у буржуазии? Смысл такой политики ясен: товарищи пролетарии, забудьте об оружии и классовом сознании и несите свое ярмо покорно». Ну, здесь я его и добил. Он часто-часто заморгал и начал лепетать, что в те времена-де пролетариата не было, но никаких серьезных доводов в защиту своего тезиса привести не смог.
Тут Рыжик прервал свою речь, чтобы набрать воздуха, и с довольным видом потер нос. Партизаны опять захохотали. Из рощицы выглянул повар Вилотий, пригладил ладонью усы.
— А правда ли, Рыжик, что попадья уговаривала тебя начать поститься? — спросил он. — Говорят, что ты здорово ей ответил.
— А как же! — живо согласился Рыжик. — Я ей сказал, что пролетариат всю жизнь постился, а теперь ему надо хорошо подкрепиться, чтобы набраться сил для последней битвы.
Повар всплеснул руками, партизаны вновь ответили дружным хохотом и шутками, а Рыжик схватил винтовку и пошел немного прогуляться по лагерю.
На заре бойцы агитбригады были готовы в дорогу. Партизанский отряд получил задание — провести политработу с людьми на только что освобожденной территории и подготовить их к дальнейшей борьбе. Во многих селах еще чувствовалось сильное влияние четников и требовалось ослабить это влияние и привлечь на сторону революции новых людей, обманутых четнической пропагандой. Зная все это, комиссар вышел перед строем партизан-агитаторов и в краткой речи постарался объяснить им ситуацию. Он сказал, что в скором времени ожидаются новые столкновения с четниками и что необходимо открыть народу глаза на их политику.
— Проводите агитработу добросовестно, товарищи, — сказал он с воодушевлением, — гордо держите знамя революции. Пусть каждое ваше слово несет людям правду революции! Пусть поднимается крестьянин на войну за землю и лучшую жизнь!
Слушая комиссара, Рыжик чувствовал, как у него начинают пылать щеки. Ничто не действовало на него так сильно, как слово «революция». «Да, только так надо поступать», — говорил Рыжик про себя.
Комиссар закончил речь. Солдаты-агитаторы разошлись, чтобы взять необходимые вещи, а Рыжик нахлобучил шапку на рыжие кудри и сразу тронулся в путь. Он не стал ждать, когда соберутся все остальные, потому что хотел провернуть одно небольшое дельце, знать о котором другим было совсем необязательно.
Он шел около получаса по лесу, пока не оказался на большой поляне. На противоположной стороне ее виднелась крыша водяной мельницы. Лицо его сразу озарилось тем счастливым блаженством, которое знакомо лишь юным, впервые полюбившим парням.
Оглядевшись по сторонам и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он быстро зашагал по ведущей к мельнице тропинке. Дорогу ему перебежал мокрый от росы заяц и прыгнул в кусты. Рыжик не обратил на него внимания, Он спешил, напевая свой любимый «Интернационал»:
Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и рабов!Вскоре он оказался возле мельницы и заглянул в приоткрытую дверь.
Варица стояла у жернова, вся в мучной пыли, и засыпала в него пшеницу. Она показалась Рыжику еще более красивой и привлекательной. Сложив руки рупором, он крикнул:
— Привет, подруга по классу!
Девушка уронила мешок и испуганно воскликнула:
— Ой, товарищ Рыжик, неужели это вы? Что же вы меня так пугаете?
Рыжик весело засмеялся, с любовью глядя на подошедшую к нему мельничиху. Лицо ее разрумянилось от волнения, глаза часто моргали, как у перепуганного птенчика.
— Подруга по классу, это я, — сказал он. — Чего ты боишься меня, революционера?
— Что вы, товарищ Рыжик, — смущенно заворковала она, — вас я не боюсь, я боюсь четников.
— Ничего не бойся, милая моя, четники далеко.
Она впустила его внутрь и тихо закрыла за ним дверь, затем придвинула ему табуретку и предложила сесть.
— Нет у меня времени, голубка, — ответил он, — меня ждут большие дела.
— Какие дела, товарищ Рыжик?
— Известно какие, революционные. Сегодня нужно собрать всех жителей села Поворян и провести с ними политическую беседу.
— И совсем не посидите со мной? — с упреком посмотрела на него мельничиха.
Рыжик заглянул ей в глаза и покраснел, увидев, как они горят.
— Вообще-то, могу немножко побыть здесь, — сказал он, присаживаясь. — Успею еще свои дела сделать.
Она подошла к упавшему мешку, взялась за него и вдруг заговорила с обидой: