Грозные годы
Шрифт:
Пока он им это говорил, глаза его горели, как два раскаленных угля. Все его лицо светилось радостью, а голос звучал торжественно. Все говорило о том, что он в особо приподнятом настроении. Но именно это и зародило в них сомнение.
— Вам не кажется, что у него тоже ум за разум зашел? — начали они перешептываться.
— Судя по тому, что он сказал, очень похоже.
— Значит, и он свихнулся! Вот весело-то!
— Слушай, браток, а ты в своем уме? — крикнул вдруг повар Теодосий. — О какой охране ты говоришь? Где у нас государство?
Но пулеметчик смерил его холодным взглядом и отрезал:
— А ты молчи и занимайся своими котлами. Знаю, о чем говорю. Где мы, там и государство. Разве у нас нет отрядов и батальонов, бригад и дивизий, даже корпусов? А армия и есть основа всякого государства! Разве не ясно?
— А учреждения? — решился вставить повар.
— Плевал я на твои учреждения! — вспыхнул Загора. — Уж не учреждения ли старого государства ты имеешь в виду? Этого, братец, больше не будет! Все решает революция!
После такого ответа повар приумолк, но зато очень громко загалдели партизаны:
— Давай умерь свой пыл! Тоже нашелся командир! Говоришь, у нас революционная армия, а значит, есть и государство... Хорошо! Мы согласны! Но скажи нам, как ты собираешься усы Чутурило взять под государственную охрану? По какому такому праву, спрашиваем мы тебя? Насколько мы знаем, никогда ничьи усы так не охранялись, даже королевские! Что, усы взводного — национальное достояние? Издеваешься ты над нами, что ли?
— Да стойте, черт вас возьми! — опять закричал пулеметчик. — Вы что думаете, я не обмозговал это дело? Да я сегодня ночью глаз не сомкнул — все думал. И вот к какому выводу я пришел. Черт с ними, с этими всеми глупостями, забудем о них, сейчас важно закончить это дело. Вот вы говорите, что усы Чутурило никакая не ценность. Ну хорошо. А разве я думаю по-другому? По-моему, эти усы не стоят ни гроша. Но суть не в этом. Что делать со взводным, я вас спрашиваю? Разве наш взводный не ценность, разве его подвиги не важны для всех нас и для всего народа? Об этом вы подумали?
— Но какое это имеет отношение к его усам?
— Очень большое, будьте уверены! Потому что, ежели взводный уже сейчас стал легендой, так разве его усы — что-то другое? Его усы и он — одно целое, и никакому черту их не разделить. Вот потому я и борюсь за его усы. Значит, ежели взводный Чутурило стал почти что гордостью революции, то разве его усы не выигрывают от этого? Выигрывают, и еще как! Ну вот, теперь видите, с какой стороны надо решать проблему?
— Но с кем, черт тебя возьми, с чьей помощью?
— Известное дело с кем! — закончил он. — С высшим командованием.
— Ах вот как?! Ну давай действуй, мы же в отличие от тебя еще не свихнулись.
После этого они снова легли спать, а он направился в штаб отряда.
О чем он говорил с командиром и комиссаром, они не могли точно знать, но когда пулеметчик снова появился у них, он был краснее рака. Он стирал пот с лица и шеи и громко говорил:
— Я знаю, что это будет делом нелегким, но не вижу другого выхода! Я получил, понимаете ли, разрешение пойти с рапортом в штаб бригады. Или выйдет то, что я задумал, или меня выбросят с презрением как последнего дурака! Третьего варианта нет. Ну что ж, я пошел, не поминайте меня лихом!
Он махнул им рукой и вскоре уже снова сидел на своей лошадке. Они видели, как он сорвал веточку бука, слегка хлестнул лошадь и галопом помчался по долине.
Вскоре после обеда до лагеря донесся стук копыт. Бойцы заспешили на пригорок. Они увидели знакомую фигуру пулеметчика и его взмыленную кобылу, спотыкавшуюся от усталости.
— Все в порядке! — весело кричал он еще издалека, размахивая какой-то бумагой. — Усы Чутурило взяты под охрану государства! Взводный спасен!
— Он что, совсем спятил? — переглянулись они. — Или издевается над нами?
Но им не пришлось долго ждать, чтобы убедиться в том, что пулеметчик Загора говорит правду. Через несколько секунд он подъехал, спрыгнул с лошади и хвастливо произнес:
— Так я и знал! Комиссар решил это дело как надо. Много было и смеха, и всяких шуток, и насмешек, но в конце концов наша просьба была удовлетворена. Нужно было видеть начальника санитарной службы! Он так и засверкал от злости глазами. Я, говорит, против этого, случай из ряда вон выходящий. А комиссар ему и резанул: «Вот поэтому-то мы и решаем так. Бери-ка бумагу да напиши решение об том нашем Чутурило, что ему разрешено ношение усов, что они берутся под нашу защиту. А я подпишу». Вот так. Собирайте, значит, делегацию от отряда — и по коням!
— Какую делегацию, ты что, сдурел?
— Комиссар бригады приказал, чтобы все это было сделано торжественно. Чутурило должен почувствовать, что его заслуги высоко оценены. По коням!
После этих слов пулеметчик ринулся в штаб отряда и быстро вернулся в сопровождении командира и комиссара. Все шло так, как он и задумал. С одобрения командира Казимира нескольким бойцам было приказано подготовиться. Повар Теодосий пошел выбирать хороших коней. Делегации надлежало немедленно сообщить взводному Чутурило радостную весть, но торжество по этому случаю отложить до его возвращения в отряд.
— Здесь отметим, — заключил командир.
Бойцы вскочили на коней, и по долине разнесся стук копыт.
Если бы Чутурило мог предположить, что происходило в тот день в штабе бригады, он, вероятно, не провел бы его в таком буйстве и не мучил бы так медперсонал. Четыре раза он пробовал выкрасть свою одежду и оружие из кладовой; трижды он вылезал через окно и его с трудом ловили около ближайших домишек, а в конце концов его поймали в белом докторском халате уже в лесу.
Когда его, пойманного, привели к доктору Сотиру, старику с седой бородкой и проницательными глазами, тот о большим подозрением осмотрел его и строго сказал: