Грозный год - 1919-й. Огни в бухте
Шрифт:
– Ну, и…
– Ну… а промысел - это тридцать, а то и сорок буровых… ты уж прости! Там всего-навсего три буровые стоят, да и то какие-то сиротливые.
– Но так будет, Фома Матвеич. И тридцать, и сорок буровых будут!
– Будут… Это, так сказать, в проекции… Да-а-а-а… А макет - красивый, ничего не скажешь. Чья работа?
– Тиграна! Я лежу, ему некуда ездить, вот и нашел себе занятие.
– Сергей Мироныч тоже помогает, - не поднимая головы, сказал Тигран.
– Вышки у него получаются лучше.
– А выходит, ты толковый парень, Тигран.
– Багермейстер потрепал его пышную шевелюру.
– Художественный получился у тебя макет. И краски вроде как бы правильно подобраны, на бухтинские тона смахивают…
– Он художником будет. У него золотые руки. Ты бы посмотрел у него альбом! В теории ни в зуб ногой, а как рисует, как чувствует натуру. Сколько в народе талантов, и сколько из них гибнет, сколько совершенно не успевает опериться.
– Да… - сказал Фома Крылов.
– А я тебе рыбки и немного тутовки принес. Тутовка хорошо помогает от простуды. Натрись на ночь да выпей стакан. И рыбкой закуси. Любую болезнь как рукой снимет!
Киров вытянулся в постели, заложил руки за голову… Фома Матвеевич по его исхудалому, обросшему, но улыбающемуся лицу понял, что советы его совсем не дошли до Сергея Мироновича, что о другом, совсем о другом думает он…
– Зерно прекрасного заложено в каждом человеке, Фома Матвеич… Вот читал я книгу об одном французском художнике. Страшная книга, страшной судьбы художник. Но не об этой книге я хочу сказать, не об этом художнике. Художник - всегда явление исключительное. Я о другом, о зерне прекрасного, которое заложено в каждом человеке, в каждом без исключения. Ты представляешь себе, как в будущем будет выглядеть наша страна, наш народ, когда изменятся социальные, бытовые и всякие другие условия жизни и когда каждый человек сможет раскрыться в полную меру своих сил и талантов? Нет, это совсем даже не обязательно, чтобы все у нас стали художниками, писателями, композиторами. Важнее другое… чтобы у каждого советского человека, где бы он ни работал, душа была как у художника. Чтобы у каждого душа пела и всегда стремилась вперед, к совершенству… А каждый в своем роде может быть художником. Каждый на своей работе. Сапожник может быть художником. Он такие может тачать сапоги, что одно загляденье, прохожие будут оборачиваться… Вон у меня в столовой стоит кресло, от старых хозяев осталось. Посмотри, что за работа, какой мастер делал! На это кресло и садиться как-то неловко. Как видишь, делал это кресло золотых рук мастер, человек с душой художника. Что - не так ли?
– Так-то оно так, Мироныч. Все это ты правильно говоришь. Вот у нас, на Баилове, по соседству со мной работал плотник, Макаром его звали. Мечтал человек всю свою жизнь делать мебель из красного дерева, а жизнь свое брала, и он делал табуретки, и из самой что ни на есть захудалой, суковатой сосны. А говорю я это вот к чему: мечта - мечтой, а жизнь - жизнью. В жизни не всегда все так бывает, как того хочет человек. Вот ты мечтаешь о бухте, планы строишь, и макет вроде у вас вышел подходящий, а бухта… а бухта… - И хотелось ему осторожно только намекнуть Кирову о том, что неблагополучны дела на бухте, а тут вдруг запнулся, голос дрогнул. Сергей Миронович отбросил одеяло, вскочил с постели, стал трясти его за плечи.
– Что случилось на бухте?..
Через минуту весь дом был поднят на ноги. Киров собирался на бухту.
О его выезде уже было сообщено в ЦК, в Азнефть, на бухту.
Когда Киров приехал на «новую площадь», его встречала целая делегация.
Он холодно со всеми поздоровался.
– Что нос повесили? Покойника здесь нет!
– И, заложив руки в карманы пальто, пошел к фонтанирующей буровой.
– Да вот фонтан… мертворожденный, - начал было осторожно Серебровский.
– Мертворожденный?
– Газ, песок, грязь какая-то.
– Ни капли нефти?
– Даже признаков пока.
– Что говорят геологи?
– Ничего, Сергей Миронович. Видимо, на неудачном месте поставили мы первую буровую. Наскочили на брекшу, ударил грязевый фонтан. А может, попали на жерло вулкана.
Киров с минуту постоял у скважины.
– Забросьте скважину. Раз фонтан мертворожденный - надо похоронить его. Закройте фонтан! Как дела во второй и третьей скважинах?
– обратился он к Дадашеву.
– Бурим. Через несколько дней что-нибудь да покажется.
– Что значит «что-нибудь»?!
– Ну, нефть, наверно!
– спохватился Дадашев.
– Обязательно нефть. Какие тут еще могут быть «наверно»? Какие тут еще могут быть сомнения? Сомневаясь нельзя работать. Хороши большевики - от первой же неудачи опустили руки.
Пока Киров ходил по бухте, из бараков артелями выходили рабочие и направлялись на свои работы. Из одного конца бухты в другой потянулась вереница арб с камнем и песком. Вот загудели баркасы, ведя на буксире шаланды с Шиховой косы. Вот веселым свистом огласила бухту «кукушка», уже третий день загнанная в депо.
Киров зашел во вторую разведочную буровую.
– Когда даешь нефть?
– спросил он мастера.
– Нефть?
– Мастер усмехнулся.
– Пустая это затея, товарищ Киров, это я вам должен прямо сказать. Я и раньше сомневался в богатствах бухты, а теперь, после грязевого фонтана, вижу, что во всех этих спорах прав был господин Ахундов…
– У нас шестой год Октябрьской революции, у рабочего класса нет господ!
– побагровев, сказал Киров.
– Александр Павлович, - обратился он к Серебровскому, - переведи господина бурового мастера на другой промысел. И подальше от бухты!
Киров вышел из буровой, направился к Ковшу, осмотрел строительство дамбы, на которой должны были быть поставлены первые вышки, прошелся на берег, отмерил от мола пятьдесят шагов в глубь Ковша.
– Вот здесь должна стоять первая буровая! Сюда мы поставим Василия Чеботарева! Александр Павлович, завтра же переведи Чеботарева на бухту и поставь на бурение. На «Солдатском базаре» ему больше делать нечего!
– Он обвел взглядом руководителей промысла.
– Ставьте на бухте тридцать буровых. Да побыстрее. Темпы у вас черепашьи. Упор - на Ковш. Это и будет наш ответ всяческим врагам и недоброжелателям. Тридцать скважин - и ни на одну меньше!
Дадашев усмехнулся:
– Воображаю, какая поднимется свистопляска!
– А что ты думал: с установлением Советской власти прекратится классовая борьба? Не будут мешать нашей работе? Чему нас учит Ильич? Враги нам всячески будут мешать. Везде и всюду! И всякими средствами! Что такое, по-твоему, поджоги промыслов? Чья-то забава? Случайности? Эти «шутки» врагов влетают нам в миллионы золотом.
И снова - суровый, быстрый, объятый необыкновенной энергией - он шел по Ковшу и рядом, еле успевая за ним, шли руководители промысла и Азнефти.