Грязная Гарди
Шрифт:
Кир долго молчал, гладя ее по голове, словно пытался найти ту опухоль, которая могла перечеркнуть их счастье.
— Доктор сказал мне, что образование совсем крошечное и может исчезнуть, если я буду вести себя благоразумно, — успокоила его Гарди. — Я именно так и делаю. Берегу свою голову. Теперь твоя очередь. Кто такая Луха? В моей жизни было много чудовищ, но, как правило, с человечьим обличьем. Почему тебе нельзя в Альбигштайн? Откуда ты родом, если Готия не была твоей матерью? Почему отвергал любовь местных женщин, не завел семью? Можешь, сколько угодно притворятся «стесняшкой», но ради еще одной ночи с тобой я продам душу, да и любая бы так сделала.
— Может, я ждал тебя? — спросил Кир, и его голос был и хриплым, и нежным одновременно. — Я тоже все расскажу, только пообещай, что не уйдешь от меня после.
— Но ты же не ушел, — хмыкнула Гарди. — Сомневаюсь, что ты сможешь быть хуже, чем я. Столько грязи, сколько в моем прошлом, мало у кого есть.
— Вообще-то, я принц, — просто сказал Кир, и Гарди потеряла дар речи на долгие полчаса, пока ее уже настоящий муж рассказывал свою историю.
— Меня зовут принц Кириллиан Алтомар Кройштанский Второй. Я был первенцем отца, ныне короля Альбигштайна. Он повенчался с принцессой Алатэ, которая была ставленницей военных кругов. Король любил другую, но в тот момент ему нужна была поддержка генералов. Сейчас нигде не найти ни слова про Алатэ — ни в учебниках новой истории, ни в журнальных статьях. Все было уничтожено. Алатэ была не только не любимой женой, но еще и сумасшедшей. У нее была шизофрения. И отца она ненавидела. Ребенок, то есть я, получился случайно. Единственная близость отца и матери случилась во время ссоры, и я, можно сказать, результат изнасилования. Алатэ не хотела ребенка, так же как и отец, но и церковь, и генералы настояли на наследнике. Всю беременность Алатэ держали взаперти, потому что она не раз хотела наложить на себя руки. Когда родился я, ее разум был уничтожен. Меня воспитывала целая армия нянек, кормилиц и воспитателей. Когда мне исполнился год, болезнь Алатэ присмирела, она успокоилась, и отец велел ее выпустить. За это время он избавился от давящих на него военных кругов, назначил свой штат и чувствовал себя увереннее. Однажды Алатэ гуляла по саду, где одна из нянечек выгуливала и меня. Мы встретились. Сердобольная кормилица дала матери подержать дитя, и это было большой ошибкой, потому что болезнь Алатэ никуда не делась, а лишь научилась носить маску. Алатэ искромсала меня садовыми ножницами, а потом проткнула ими себе горло. Она была уверена, что убила меня. Я долгое время тешил себя надеждой, что хотела моей смерти не она, а ее болезнь, но потом понял, что ее жизнь закончилась с появлением в ней отца, а я был воплощением боли и ненависти, которую она потом испытывала к миру и окружающим. Отец, может, и горевал для виду, но, конечно, обрадовался. Проблема решилась сама собой. Ему я был тоже не нужен. Его тайная любовница, с которой он собирался венчаться, была уже беременна и носила под сердцем сына — Феодора, моего сводного брата. Это для его свадьбы сейчас требуются розы. Я выжил чудом. Меня отвезли в реанимацию, но король приказал тайно отключить меня от всех аппаратов. Он не хотел наследника от сумасшедшей и нелюбимой супруги. И тогда в моей жизни появилась Готия, которая была директором больницы и одновременно ведущим научным сотрудником Королевской Академии Наук. А еще она дружила с Алатэ до того, как ее отдали замуж за короля, и знала ее совсем другим человеком. От Готии я узнал всю эту историю.
— За неделю до того, как меня попыталась убить Алатэ она потеряла ребенка в автокатастрофе — мальчика того же возраста, что и я. Я не знаю, как должны вести себя матери после такой утраты, но в меня она вцепилась так, что забрала у смерти. Тайком вывезла в свой особняк за городом, где у нее была оборудована собственная лаборатория, там меня к жизни и вернула. Отцу, конечно, доложили. Но он был занят молодой женой, в его сердце царила любовь — настоящая, а не навязанная, и он нас с Готией помиловал. Ее, конечно, разжаловали и сослали сюда — в Голубой Ключ, где я и вырос. Ты скажешь, что на мне нет ни одного шрама. Это все «золотое молоко». Даже в глубинке, без следа цивилизации, Готия оставалась ученой. Она была влюблена в «молоко» и считала, что минерал может быть полезен не только в энергетике, но и в медицине. Она меня любила, это правда, но опыты ставила твердой рукой и не сомневаясь. Впрочем, и на себе тоже. Потому и заработала репутацию ведьмы. Я принимал «золотое молоко» с детства, поэтому тот дождь, который вызвал агрессию всех жителей, на меня не подействовал. Это же «молоко» разгладило мою кожу, убрав следы материнской ненависти.
Кир помолчал, то ли собираясь с духом выложить что-то еще более страшное, то ли просто ожидая реакции Гарди. Она молчала и глядела на него, почти не мигая.
— Готия хотела, чтобы я когда-нибудь нашел способ вернуться во дворец, но мы оба знали, что это невозможно. Условия отца были просты: мы с Готией могли жить только здесь, в Голубом Ключе, и прав у нас не было никаких. Ненависть отца к матери и ее ребенку настолько сильна, что он до сих пор держит специальную службу киллеров, которые должны пристрелить меня, если я покину пределы деревни. В мою ногу встроен чип, который отслеживает мои передвижения. Однажды я это проверил. Мне прострелили руку, и это было предупреждение. Готия научила меня всему, что знала сама и чему училась, живя в Голубом Ключе. Если она училась печь хлеб, это должен был уметь и я. С огородами и цветами у меня получалось лучше всего, ведь мы обеспечивали себя сами — жили на то, что выращивали. После ссылки у Готии все забрали, она была нищей. Жители редко платили за медицинскую помощь, которую иногда оказывала им Готия. Она была очень скрытным человеком. Я думал, что знаю ее, но однажды она сказала, что беременна, и что с будущим ребенком не все хорошо. Так родилась Луха. Эксперименты Готии с «золотым молоком» не прошли бесследно. Мне пришлось разрезать ей живот, чтобы достать ребенка. Луха была настоящим дьяволом, она отказывалась от молока и успокаивалась только, когда ей приносили кровь. Но Готия любила ее, а вскоре моя ревность прошла, и я полюбил ее тоже. Мы стали настоящими братом и сестрой. От местных существование Лухи скрывали, но однажды нас застала Алисия, твоя тетка, которая всегда благоволила мне и Готии. С ее помощью Луха и выжила. Готия первой обнаружила, что цветочные запахи подавляют агрессию. У нас не было денег на зимние оранжереи, и Алисия отдала свой сад, перестроив теплицы под цветочные. Было трудно, когда Готии не стало. Мы едва не потеряли Луху, но Алисия украла у церковников саженцы роз, и эти цветы покорили сердце Лухи. Алисия была богатой, но всегда выступала против системы, отказываясь покупать статус. Поэтому розы мы выращивали тайно. Она переоборудовала свой дом, убрала паркет с первого этажа, чтобы не было заметно следов когтей, отказалась от гостей и подумывала переехать в новый дом — поменьше и подальше. Когда погибла Готия, Алисия стала Лухе второй матерью. Дальше ты знаешь. Алисия умерла внезапно, во сне у нее остановилось сердце. Она много раз говорила о наследстве, мечтая оставить все Лухе, в которой умудрялась видеть человека. Но для закона Луха не существовала.
— И она вспомнила про сестру, — грустно протянула Гарди. — Они еще в детстве пошли разными тропами.
— Алисия часто повторяла, что ей надо исправить ошибку прошлого, но рассказывать подробнее отказывалась. Может, она имела в виду твою мать.
— Может, — согласилась Гарди, которой хотелось любой положительной ноты. — Ты хотел бы вернуться во дворец? Поговорить со своими братьями и сестрами? Я слышала, что у короля много детей. Встретиться с Феодором?
— Нет, — решительно покачал головой Кир. — Я никогда не буду претендовать на престол. Да я и никогда не считал себя членом королевской семьи — разве что, Готия. Все, чего бы хотелось, чтобы меня оставили в покое. Перестали воспринимать, как угрозу их власти и позволили стать просто человеком без прошлого. Моя семья — это Луха и ты, Гарди. Больше никого.
Он помолчал, но вскоре продолжил рассказ:
— Я больше не мог выращивать розы для Лухи в теплицах Алисии, поэтому оборудовал зимние сады за болотами. Селяне не любили те места, считая их проклятыми, но в глубине души я всегда знал, что когда-нибудь их найдут. Что касается твоего вопроса насчет семьи…
Кир вздохнул, зажмурился, потом решительно встряхнул головой и сказал:
— Готия считала, что все мои дети будут такими же, как Луха. Она боялась, что я, взрослеющий парень, отправлюсь с девицей на сеновал, после чего у нее родится чудовище, и всколыхнется волна, которая приведет к гибели Лухи. Поэтому она наняла селянку из соседней деревни, которая на одном из праздников танцевала со мной весь вечер, после чего мы пошли в поле к ручью. Я давно мечтал о женщине, но в Голубом Ключе меня тогда сторонились, ведь я был чужой, да еще и сын ведьмы, которой считали Готию. Та селянка сделал все, чтобы отбить во мне охоту к любви на долгие годы. Готия потом мне все рассказала, мол, ей стыдно за свой поступок, но я должен был понять. Я не понял. Спустя год я, наконец, уговорил одну местную девицу, но, когда мы с ней уединились, у меня ничего не вышло. Я до сих пор помню ее смех. К чести девушке подругам она не рассказала, а позже уехала их деревни. Затем убили Готию, на мне осталась Луха и вопросы любви перестали меня волновать надолго. До тех пор, пока я не встретил тебя.
Они лежали, обнявшись, до самого рассвета. Кира сморил сон первым, а Гарди все думала, как же так получилось, что с самого дна жизни, из трущоб, где она бродила по колено в грязи и крови, она нашла лестницу, которая привела ее к принцу, пусть и изгнанному, но по-настоящему, горячо и искренне любимому.
— Теперь в моей жизни все правильно, — прошептала она в утренние сумерки, полная решимости сражаться за Новую Гарди и ее счастье. Поцеловав спящего Кира, она быстро оделась и выскочила навстречу встающему солнцу.
Глава 20. Сражаться за счастье
Луха встретила ее на огромном валуне, который загораживал логово от глаз случайного путника, вышедшего из леса. И кажется, сидела она там давно. Вперемешку с костями и окровавленными клочками шерсти, которые были разбросаны у подножья камня, валялись полевые цветы, среди которых Гарди узнала и аквилегии. По правде, она надеялась встретить Луху, потому что не представляла, как смогла бы самостоятельно спуститься. Она бы, конечно, справилась, но на спуск ушло бы не меньше трех часов, а ей дорога была каждая минута.
Гарди сомневалась, что чудовище поймет, однако начала говорить, надеясь, что интонация поможет передать чувства, которые бурлили в ее душе. Луха должна была ей помочь, потому что Гарди собиралась достать денег, а пока она знала только один действенный способ, как это сделать. Кир предложил уйти в леса, спрятаться и жить изгоями, охотясь и выращивая растения, но Гарди не была готова к отшельничеству. И дело было не в том, что она прониклась особой любовью к Королевству Альбигштайн, оказавшимся такой же помойной ямой, как и Старый Город. Просто в ней снова проснулся бунтарь, который не хотел сдаваться обстоятельствам. Дерек с Гойдоном поступили нечестно, но она не собиралась им проигрывать.
Луха могла разбудить Кира, или послать ее по-звериному идти своей тропой, или просто проигнорировать, но она ее поняла. Каким-то чудом оборотень не только сообразила, чего хотела Гарди, но и даже прониклась симпатией к ее плану. Так или иначе, но внизу Гарди оказалась через десять минут, а еще через пять — на перроне вокзала, где Луха ссадила ее с плеч в заросли гигантских лопухов. Не издав ни звука, чудовище исчезло в кустах, а Гарди, все время пока ждала поезда, гадала, правильно ли поступила, не предупредив Кира. Они пообещали доверять друг другу, но что-то подсказывало ей, что Кир бы ее не отпустил. И если бы он сказал «нет», она никуда бы не пошла, потому что Гарди давно не испытывала такого страха, как сейчас. Дело было не в отсутствии тренировок и не в том, что она собиралась окунуться в прошлое, а в том, что сейчас ей было что терять.