Гусарские страсти эпохи застоя
Шрифт:
Недумающему на совещаниях постоянно перечили и Мурыгин и Шкребус, по делу и не по делу. Шмер не ругался, но его ехидные анекдоты и подначки, выводили ротного из душевного равновесия больше, чем пререкания и хамство остальных, а колкие замечания порой ставили в тупик. Ротный оказался безнадежен: рассеян, туп, и совершенно "без царя в голове". Точно так, как и характеризовал его Шмер.
Зампотех Пелько в жизни роты участия почти не принимал. Технарь внезапно исчезал из казармы, порой на неделю, и так же внезапно объявлялся. Шурка выполнял какие-то указания зампотеха с фамилией Ке. Много читавший книг в детстве и юности, Ромашкин услышав эту корейскую фамилию
– Пройдоха, еще какой!
– рассмеялся Шмер.
– Король вторчермета Туркестана! Барон черного и цветного металла. Император свалок металлолома!
Никита почему - то быстро сблизился с Мишкой Шмером. Они вместе ходили в столовую, вместе ездили в город. Взводный свел Ромашкина с местным "бомондом".
Этот аристократический клуб был ограничен компанией из шести офицеров: четверых постоянных (холостяков) и двух приходящих (женатых).
Председательствовал в клубе "поручик" Вадик Колчаков, заместитель председателя являлся бывший "поручик", а ныне разжалованный подпоручик Костя Лунев. Тостующим числился весельчак Шмер, а почетным герольдмейстером (назвали должность для красоты, не зная толком, что она означает) боксер и силач Игорь Лебедь, по - простому Белый (за белобрысость). Женатиков Серегу Шкребуса и Олега Власьева впустили в узкий круг, как водителей крайне необходимых мотоэкипажей, трескучего мотоцикла "Восход" и старого "Москвича". Без них пьянки были бы скоротечны, и оканчивались после распития последней рюмки. А с присутствием в компании Власьева (Власа), и Шкребуса (Ребуса и он же Глобус), мотокони мчались в город к "черному окну", из которого за двойную цену в любое время ночи выдавалось спиртное.
Никиту ввели в гусарский круг в качестве кандидата, по протекции Шмера. Приходящих и желающих состоять в коллективе было довольно много, и в кандидатах числилось с десяток субъектов, без малейших перспектив в него вступить.
После того как Никита вылакал две стопки, не морщась, Ребус- Глобус тотчас обозвал его:
– Какой ты к черту Ромашкин? Ты будешь Рюмашкиным!
– Лейтенант! А зачем тебе наш гусарский коллектив?
– спросил Лунев, наливая очередную порцию в бокалы.
– Ты что в армии служить не желаешь?
– Почему так решил?
– переспросил Никита.
– Пока не отказываюсь.
– Потому что те, кто обычно сидит за нашим скромным столом, служить в этой гребаной армии не желают!
– воскликнул Лунев ухмыляясь.
– Взгляни на нас. Думаешь, почему мы пьем? Причем не просто так пьем, а систематически, "по-черному", без всякого смысла, и без повода!
– поддержал приятеля Балинский.
– Пьем, пьем и пьем. Время от времени блюем, но это крайне редко. Вонючая, паршивая, местная водка уже давно не берет. А тоска и печаль не проходят. Грустим, поем, играем в карты, дебоширим, изредка водим сюда баб-с! Да! Случается. Но веселее на душе ни от чего не становится.
– Ну, чего вы к нему пристали?
– вступился за рекомендуемого приятеля Шмер.
– Парню скучно и хреново на душе, жена от него сбежала. Пусть потрется в нашей компании. Тем более у Никиты имеются деньжата. Он получил подъемные в предыдущем гарнизоне, откуда Ромашкина переправили сюда. И наш друг готов их потратить вместе с нами! Верно, говорю?
– В принципе верно, - согласился опьяневший Никита.
– И потрачу! А отчего я торчу тут с вами, сам не знаю.
– Пей и не болтай!
– гаркнул Ребус и хлопнул
– За дружбу и свободу!
– рявкнул Лунев и поднял граненый стакан.
– За волю!
– еще громче воскликнул Колчаков.
В течение следующих трех часов собутыльники громко говорили, спорили о чем-то, и много пили все подряд. В комнату заходили другие офицеры, большинство совершенно не знакомых Ромашкину. Были даже два брата близнеца. Как пошутил Лебедь, однояйцовых (но не с разными яйцами). Знакомились, пили, уходили. Шкребус откланялся в середине пьянки. Холостяки громко кричали ему в след: Женатик! Подкаблучник! Беги, скорей!
– Эх, чего нам тут катастрофически не хватает, в этой глуши - баб!всхлипнул пьяно Шмер.
– Проклятая пустыня!
Осоловевший Ромашкин, слушал рыдания приятеля, и в его затуманенном алкоголем мозгу закружилась бешеная карусель. Предметы приняли расплывчатые, размытые очертания, все замельтешило и завертелось перед глазами, а к горлу подступил удушающий комок. Желудок забурлил, подтянулся к горлу, и началась неудержимая икота. Лейтенант вскочил из-за стола, уронив тяжелый казенный табурет, и начал дико озираться по сторонам, отыскивая глазами путь к туалету.
– Дорогу! К окну птенца желторотого! Освободите проход созревшему! вскричал Шмер и распахнул окно.
– Сюда мой друг, на воздух! Живо! Без стеснений!
Никита рванулся к подоконнику и, перегнувшись через него, облегчил желудок от излишнего алкоголя. Выпитая доза оказалась слишком велика для юного организма. Этим поступком, Ромашкин испортил многим аппетит, и гости начали разбредаться по домам.
Интеллигент Хлюдов тотчас принял попытку натянуть на ноги сапоги, и тихо уползти из общества, не прощаясь, чтоб ему не свистели в слет как Ребусу, но всевидящий Шмер заметил, и ехидно крикнул ему в лицо:
– Вовка сапоги не одеть - это ерунда. Главное дело, чтоб трусы с ноги не были сняты.
– А чего я их буду снимать?
– насупился капитан.
– В мужской компании?
– А это ты жене докладывай, где был! Всякое бывает, но лучше прийти пьяным, чем в чужих трусах. Я на стажировку курсантом попал в Забайкалье. Так был веселый гарнизон, на реке Даурия. И одна правдивая история приключилась, но не со мной. Рассказать?
– Рассказывай!!!
– дружно потребовал, оторвавшись от выпивки, оставшийся в комнате коллектив.
Хлюдов сел на тумбочку и монотонно раскачиваясь на ней, напрягал внимание, чтоб уяснить поучительную историю.
– Один такой же, как ты, майор-зампотех, любитель женщин и водки, однажды совместил приятное с полезным. Сделал дело и приперся домой ну просто никаким! Ну, совершенно ни гу-гу, не соображающим. Разделся, жена глядит, а на нем чужие женские трусы. Супруга с криком и кулаками, поцарапала когтями щеку, а майор, назовем его Петей, бац, с размаху, точнехонько прямо в глаз. Уймись, мол, дура! Баба в крик, плач, да бежать в политотдел за защитой. Рассказала, что муж загулял, и к тому же дерется. Понятное дело, Петю этого в оборот взяли. Обработали по полной программе: сняли с должности, одну большую майорскую звездочку разбили на четыре маленькие - капитанские, взялись по партийной линии песочить. Орут на него в парткоме, пеной брызжут. А Петя стоит себе задумчиво так и бровью не ведет. Наказали, "строгий выговор с занесением в учетную карточку", все навыступались, психуют, члены парткома сами себя больше навоспитывали. В итоге полковой партийный вождь спрашивает: "Майор, ну ты понял что-нибудь из нашего разговора, от нашей воспитательной работы?"