Гусарские страсти эпохи застоя
Шрифт:
– Шкреби ногами Шкребус! Фью-ю-ю!- заорал Белый, свешиваясь через подоконник, и засвистел как "Соловей-разбойник".
Шмер весело насвистывая, пошел по лестнице, а все грязные ругательства Шкребус направил на ротозеев в окошке.
– Ну хрен-ли, уставились. Помогите, кто-нибудь, мерзавцы! Водку жрать только горазды! Больше не поеду! Ходите пешком канальи!
Услышав эту угрозу, Белый сорвался с места и помчался выручать "благодетеля", увлекая за собой и Ромашкина.
– Пойдем! Поможешь! А то заявился водку лакать на дармовщинку! Польза какая-то
– Я не навязывался, ты сам меня затащил в комнату, - обиделся Никита, но отправился на подмогу.
Шкребус по-прежнему валялся на земле но, уже не предпринимая никаких телодвижений. Он только хрипло дышал. Вдвоем удалось быстро освободить из мотоциклетного плена Глобуса, который, очнувшись от дремы, начал вновь возмущаться и брызгать слюной. Багровое лицо Сереги переполнилось гневом, а глаза налились кровью, как у быка на корриде, раздразненного тореадором. Шкребус обхватил обоих лейтенантов за плечи, и повис на них, с трудом перебирая ногами по лестнице.
Взводный был мертвецки пьян. И как только умудрился доехать? Наверное, на "Восходе" установлен авиационный автопилот. Но через полчаса, после пятого тоста Ромашкин и сам потерял ориентацию в пространстве и вскоре отключился. Темп оказался не посильным. Очнулся Никита от того что, кто-то тормошил его за плечо и громко орал, прямо в лицо. Ромашкин с трудом приподнял голову, и с трудом сконцентрировавшись, огляделся.
– Где я?
– пошевелил языком, превозмогая тошноту, лейтенант.
Женщина, толкавшая его, ответила:
– В Аддис-Абебе, эфиоптвою мать! Еще спроси, кто ты есть такой! Тогда ты - Патрис Лумумба!
– Врешь. В Аддис-Абебе, у эфиопов правит Менгисту Хайле Мариам.
– Ого, он еще что-то знает, понимает и соображает. Видать не совсем пропил мозги. Ну, раз очнулся, бегом отсюда!
– взвизгнула женщина.
Никита, наконец, догадался, что это была дежурная по общежитию.
– Чего тебе?
– махнул рукой перед глазами Ромашкин, пытаясь отогнать ее, словно дурной сон.
– Марш отсюда пьяницы! Всем подъем! Через полчаса генерал проверяет общежитие!
Никита оглядел комнату и себя. Сам он лежал в брюках и рубашке без погон. Галстук и погоны валялись на тумбочке. Рядом на кровати притулился, скорчившись калачиком в трусах и майке Шмер. За открытым окном брезжил утренний рассвет, часы показывали четверть девятого.
У стола по-прежнему сидя спал Миронюк, правда, теперь майор, выводил храпящие трели, запрокинув назад голову. Власьев дремал, обняв подоконник, а Лебедь распластался на своей койке, не сняв даже сапоги. Вернее один сапог валялся на полу, а второй остался на ноге. Остальная часть компании разбрелась. Виновник торжества Гуляцкий, сопел лежа на составленных в ряд стульях и табуретках. Дежурная еще немного побранилась и выскочила из помещения встречать высокое руководство. Ромашкин встал на ноги, но не удержался, шлепнувшись обратно на матрас. Пол раскачивался как и вся обстановка вокруг.
Зачем пил? Подумал лейтенант. Ведь не собирался, а получилось и так неудачно. Генерал еще какой -то объявился, видимо это командир дивизии решил проверить гарнизон. Хотелось
В нем была противная "чарджоуская" водка. Она противная не только на запах, но и на вкус. Но этот напиток еще не самый ужасный. Водка из города Денау, была еще более омерзительная. На какой воде, интересно, ее делают туркмены? На той, что собирается в отстойниках? В стакане водка! Какой кошмар! Да и действительно, откуда взяться в комнате воде, если ее никто вчера не пил, - подумал с грустью Ромашкин.- Дышать, дышать! Скорей на воздух.
Ромашкин повторил попытку встать, но на этот раз более удачную. С превеликим трудом нашел свои сапоги, обулся, и обливаясь липким потом, ушел, хлопнув дверью.
Тем временем по общежитию вихрем промчались командир полка и его заместители. Досталось всем попавшимся под руку обитателям: за грязную посуду, за пустые бутылки и окурки, за грязь в комнатах. Проснувшийся Шмер выгнал собутыльников из комнаты, затем расставил стулья и табуретки, заправил постель, сложил в пустой мешок рваные газеты, мусор и грязные сапоги. Мишка открыл окно и выглянул вниз. Прыгать не хотелось, но и с Хомутецким встречаться, и ругаться желания не было. Вернее, ругали бы его, Шмера.
"Если сломаю ногу, поваляюсь месяца три в госпитале, и отдохну от службы"!
– мелькнула мысль в голове взводного, и он прыгнул на жесткий газон из сухой травы и колючек.
Ноги остались целы, только пятка немного заболела от ушиба.
Михаил выбросил мешок на помойку, занес ключ от комнаты на "вахту" к дежурной, и повесил его на гвоздик напротив бирки со своей фамилией. Теперь можно подвергаться пристальной проверке командования. Обстановка в пределах бытовой нормы...
Генерал со свитой из Ашхабада, и несколько полковых начальников не торопясь, перемещались из помещения в помещение. Убогость быта мало кого волновала, главное порядок и дисциплина. Наспех вымытые в коридоре полы создавали ощущение свежести и чистоты. Но давно не крашенные половые доски, высыхая, выделяли пыль порцию за порцией, и свидетельствовали об отсутствии элементарной заботы о людях.
– Командир! Ты сюда когда в последний раз приходил?
– рявкнул командир дивизии.
Подполковник Хомутецкий появлялся в общежитии только один раз около года назад при вступлении в должность. Краснея и багровея от ярости, он молча стоял перед начальством.
– Твои тыловики все разворовали!
– продолжал разнос генерал Асланян. Краска украдена, наверное, а этим выцветшим тряпкам, которые имитируют шторы, уже лет двадцать.
Генерал Асланян строго выговаривал командиру о ветхости общежития и в этот момент его чуткий слух уловил, что кто-то где-то тихо поет под гитару.
– Хомутецкий! Что это?
– спросил генерал.
– Не могу знать!
– ответил командир полка.
– Пойдемте, посмотрим, кто у вас тут дает концерты в служебное время?! Развлекаетесь? Занять людей нечем? Дел нет?