Гусарские страсти эпохи застоя
Шрифт:
– Моему долготерпению приходит конец! Всем сесть и не болтать! Не допущу анархию! Слушать меня! Говорить буду я и парторг Козленко!- взорвался истошным воплем взбесившийся Хомутецкий.
– Козленко или парторг?
– задал глупый вопрос Хлюдов.
– Какой -то Козленко, пусть и парторг, решит судьбу нашего товарища? Надо же, Козленко!
– Ну, нет! Я не согласен! Произвол!
– подняв опухшую физиономию, произнес Гуляцкий.
– Мы не пешки.
Командир полка в неуемном бешенстве начал судорожно глотать воздух. Создалось впечатление,
В этот момент встал замполит батальона, и спас командование в этой сложной ситуации.
– Прекратить! Разрешите мне сказать!
– обратился он к председателю собрания. Коля Миронюк был его другом, и он тоже не хотел его наказывать, поэтому придумал тактический ход.
– Да, да, пожалуйста!
– кивнул головой председательствующий на собрании Давыденко.
– Что ж, можно каждый день пить за Родину, и за коммунизм. В итоге навредить и тому и другому. Предлагаю наказать коммуниста Миронюка и объявить строгий выговор! Без занесения в карточку.
– Предложил Рахимов строгим голосом, одновременно, как бы протягивая спасительную соломинку.
– А я не согласен!
– уже куражась, протяжно промолвил Миронюк.
– И в Политбюро ЦК буду жаловаться, что вы за империализм и не любите Советскую власть.
– Верно! Надо пожаловаться!
– поддержал его Шкребус.
– Я бы так не оставил.
– Глобус! Хватит болтать! Я внес предложение!
– воскликнул Рахимов.
– И я внесу свое предложение: Просто выговор, не строгий. И попрошу не обзываться на собрании обидными кличками!
– промямлил Глобус- Шкребус.
– А я считаю, и настаиваю, надо его исключить из партии!
– взвизгнул парткомовец Козленко, глядя со злобой, на сидевшего в первом ряду Шкрябуса.
– Кого? Меня?
– удивился Шкребус.
– Сядь, черт тебя подери!
– прикрикнул Рахимов.
Давыденко поставил на голосование все три предложения, и в результате победило предложение Рахимова: "строгий выговор".
Командир вскочил, оттолкнул стул и выбежал из аудитории, хлопнув дверью.
– Я вам всем покажу!
– крикнул он, покидая помещение, нервы не выдержали, закипел, и взбесился.
– А чего покажет, не сказал, оставил в неведении!
– иронически произнес Хлюдов.
В зале наступила тишина. Через пару минут молчание прервал скрипучий голос Бердымурадова:
– Что ж товарищи коммунисты! Вы свое решение вынесли, мнения высказали. Теперь очередь за нами. С батальоном нужно что-то делать! Будем спасать коллектив.
Он и секретарь парткома вышли за дверь, а комбат вскочил из-за своего стола, и грозно спросил у начальника штаба:
– Собрание закончилось?
Тот кивнул в знак согласия.
– Прекрасно! Демократия на этом закончилась! Я с вами чикаться не буду! П-панят-тна?
– П-панят-тна!
– словно эхо ответил юморист Хлюдов.
– Молчать! Ладно, я тоже займусь воспитанием! Порядка сама не приходит! Ее нужно наводить ежедневно и ежечасно! П-панят-тна?
– Так точно! П-панят-тна!
– в унисон поддержали иронию Хлюдова, и так же с насмешкой хором гаркнули Власьев, Миронюк и Колчаков.
– Замордую! На гауптвахте сгною! В Афган! Всех к чертовой матери! взвизгнул Алсын.
– Не понял?! Так в Афган или к чертовой матери?! Уточните, пожалуйста! А тех, кто там был, отправите по второму заходу?
– нагло поинтересовался Чекушкин.
– Чекушкин! Строгий выговор за пререкания. Тебе Власьев тоже строгий выговор. И тебе Хлюдов. Миронюку строгий выговор за..., за..., за...
Комбат искал мысленно формулировку, подыскивая правильную фразу, и вслух повторялся.
– Заело? Закончил? Запьем? Зальем это дело?
– насмехнулся Миронюк
– За, за, за..., за хамство!
– нашелся, наконец, Алсын.
– Строгий выговор! "За хамство!"
– Спасибо!
– ответил Миронюк.
– Прекратить паясничать! Вон отсюда все!
– закончил Алсын свое выступление и выгнал офицеров из ленкомнаты.
Почему была такая обстановка в полку и батальоне? Да потому, что повторюсь, гарнизон находился в диком и убогом месте, и офицерам нечего было терять. Что-то худшее трудно подыскать для дальнейшей службы. Половина командиров даже в Афганской компании отметилась, теперь им предстояла служба в этой "дыре", еще лет десять. Замен не ожидалось, перспективы ни какой. А молодые лейтенанты и старлеи стояли на листе ожидания для отправки на эту войну. Это было неминуемо. За себя дрожали только начальник штаба Давыденко и Алсын. Им было что терять. Один желал в академию, другой ее недавно окончил, и хотел стать замом командира полка.
Офицеры гарнизона, обычно на визг командира полка для себя отвечали: "Вам тут служить, а нам здесь жить!" Начальство менялось, а основной контингент командиров взводов и рот, медленно гнил и спивался. Тоска и безвыходность... Ни кто, ни кого не боялся.
В итоге никого из партии не исключили, провинившемуся майору объявили выговор, но с занесением в карточку. А по служебной линии, за пьянку участникам "банкета" вкатили по пять суток ареста. Миронюк, Влас и Гуляцкий отсидели эти пять суток в Ашхабаде, и обстановка успокоилась. Хотели снять со всех по звездочки, снизить в должностях, но не вышло. Дважды за один и тот же проступок не наказывают!
Но Хомутецкий все же изыскивал возможность протолкнуть обходной вариант избавления от Миронюка. Его вскоре, сплавили в городишко Мары в горвоенкомат. Должность без понижения, без личного состава, но из этих Маров не выберешься уже никуда. Разве что на кладбище...
***
– Никита, помнишь как Пасмурцева начпо из партии велел исключить?
– Помню. А Вадик и Глущюк комсомольцы! Вот потеха. Водка, конечно, самое главное зло в этой жизни!
– Верно!
– рявкнул Димка-художник.
– Наливай!