Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Один человек сказал мне, — стал отвечать он, глядя в чубук: — "Если русские купцы и царские люди обнимутся с нашими богачами, то вместе они разорвут тундру, как волки оленя". Из-за пушнины, шкур, мяса, рыбы, клыков, жира… Наши богачи знают это, хоть и боятся только за свое добро. Исправник хорошо понял меня.
Куриль отвел взгляд в сторону от трубки и рук Ниникая.
— А что ж ты теперь задумал? — спросил он. — Громкое дело?.. Против шаманства?.. Народ обозлить хочешь?
— Да ты что! — выхватил изо рта трубку Ниникай. — Ты меня все парнем [94]
— Но ты сказал, что все можно повернуть против Каки…
— А-а, — облегченно улыбнулся Ниникай. — Тут твои мысли шли по слишком большой дороге. Мы мельче думали… Просто… — Он поглядел на Пураму в знак согласованности с ним. — Обрежем ему косы — и все!
94
Ниникай — парень (чукот.)
— Что! — испугался Куриль. — Косы обрежете? Это верно: мелко думали. Я разбил Тачане бубен — она умерла. Ну ты — ладно. А они? — Он кивнул на шурина. — Они-то должны понимать! Шаманство же! Он — самое лучшее — ум потеряет…
— Мы об этом подумали, — сказал Ниникай. — Поглядим. Что решать, если дела не знаем. Почему Ханидо прыгнул с горы в болото? Может, ты скажешь? Кто виноват? Почему вышло так?.. Вот узнаем — и бить по слабому месту будем.
Может, слова подействуют. Я на это рассчитываю. А не подействуют — перехватим Каку, привезем сюда и скажем: вынесешь отрезанные косы или завезем к белым медведям, а упряжку угоним.
— И ты сделаешь так?
— Подлый человек всегда трус. Послушается. А нет — увезу. Хватит ему чукчей позорить.
— Насилие в тундру приходит, — вздохнул Куриль.
Ниникай обозлился:
— Исправник не принуждает? Царь не принуждает? Царь своих врагов из теплых стран сюда, в ледяную тундру, шлет! Хватит говорить — поехали.
— Постой. А бог? После шаманства как парня посылать в святой дом?
— Открывай карты, Афанасий Ильич, — сказал Ниникай. — Был бы бог, он своему избраннику — тебе дорогу бы не перекрыл. И не позволил бы, чтоб будущий служитель его, да еще первый от нас, в шаманство подался. Ты веришь в бога?
— Ты, однако, далеко заехал, — заметил Куриль. — Опасно это. Крест-то у попа как целовал?
Ниникай было повернулся, чтобы идти к упряжке, но не стерпел — ответил:
— Знаю: некоторые попы сомневаются в боге. — И он прыгнул на свой яэттэк.
ГЛАВА 6
Сиротливый, наполовину заваленный снегом тордох путники увидели, однако, лишь к вечеру. С полудня сомнений не оставалось, что Нявал прячется где-то неподалеку: на зализанной ветром тундре стали попадаться то там, то здесь настороженные пасти и пасти с песцами. Теперь было ясно, что Нявал пустил ложный слух, будто уехал к устью Новой реки. Если бы не догадливый Пурама, изучивший следы северней стойбища чукчи-шамана, никому бы и в голову не пришло искать этот тордох возле устья Большой Куропаточьей речки. С полудня знали точно: дорогу наездил Кака, и побывал он здесь множество раз.
Путники все приближались и приближались к тордоху, а собачьего лая не слышали и из хозяев никто не показывался. Собак у Нявала могло и не быть, а высокий сугроб возле тордоха, наверно, скрадывал звуки. Решив, что отшельников можно застать врасплох, Куриль наконец сильно стегнул оленей. Пурама с Ниникаем тоже.
Голова хозяйки высунулась из сэспэ лишь тогда, когда все упряжки уже стояли наверху замети. Голова скрылась — и тут же перед тордохом появился Нявал. Старый, сгорбленный, бледный, он замер в полнейшей растерянности, вытянув шею, задрав кверху голову и растопырив локти полусогнутых рук. Он походил на идола, сделанного из коряги и зачем-то наряженного в старье. Во впалом беззубом рту шевельнулся язык.
— Приехали? — прошептал приветствие он.
— Да, — сухо ответил Куриль. В груди у него что-то лопнуло, будто рыбий пузырь под острым ножом. "Все. Ошаманил, сволочь…".
Пурама грозно откашлялся.
Ниникай, сдвинув брови, смотрел на скрюченного старичка, всерьез сомневаясь, Нявал ли это, не произошло ли ошибки. Ведь не двадцать снегов назад он в последний раз видел его!
А старичок вдруг стал зачем-то топтаться на месте и чесать рогулькой-пальцами косматую, пегую от седины голову. "Неужели голова у него может чесаться?" — мелькнула у Ниникая страшная мысль.
Нявалу же надо было вернуться в тордох — сказать, может, важнейшие в жизни слова, но обычай требовал бросить все и бежать на помощь гостям. Потому и топтался он.
— Может, Нявал тут не хозяин? — буркнул с грубым намеком Куриль. От хозяина проку было немного — он это видел, однако последний разговор с Ниникаем придал ему уверенности, да он и почувствовал, что надо как бы подавить все прошлое, взять верх над случившимся. — И снеговыбивалка нужна. А голову скрести будешь потом…
— Ке, эту самую — выбивалку… скорей! — немедленно постучал старик кулачком по ровдуге, а сам начал карабкаться вверх, обваливая сугроб.
— Вон добычу вашу собрали, — сказал Ниникай, показывая на кучу замерзших песцов. — Что не следите за пастями-то?
Но Нявал ничего не ответил и проковылял мимо богатства, даже не повернув головы.
Долго возились с упряжками — не владели окоченевшие руки, и от хозяина не было толку: он и отвык от оленей, и пальцы его были уже непослушными.
Потом кое-как, с трудом сбили с одежды сосульки и корки примерзшего снега.
Косчэ-Ханидо не появлялся.
Куриль на ногах съехал вниз и сразу же рывком откинул сэспэ.
Он увидел тлеющие угольки под черным, будто смолой облепленным чайником, увидел серую дырку онидигила, белые дырки в ровдуге, прикрытые снегом, облезлый полог, старуху возле пуора. Ну, а больше разглядывать было нечего. Да, у самого очага еще лежала доска с обгоревшим углом, а на ней возле кусочков юколы и мяса стояли кружки — две помятые, медные, третья из синей глины, щербатая. Видно, семья собиралась поесть перед сном. "Тут он, за пологом", — понял Куриль, определив число кружек.