Ханидо и Халерха
Шрифт:
— Что сделал? — вскочил Пурама. — Свадьбу расстроил?..
— Свадьбу? Ах-ха-ха! Га-га-га, ги-ги-ги… Свадьба? Какая? А Халерха за шамана пойдет?
— За какого шамана? — побледнел Пурама, осторожно нагибаясь и дрожащими руками поднимая рукавицы.
— За шамана Косчэ, — ответил Кака. — Не знал? Ах-ха-ха-ха, га-га-га… Камланит Косчэ, давно камланит…
— Ты не шути! А если пьяный — заткни рот рукавицей!
— Я у исправника был пьяный. А нынче я трезвый. Ох-хо-хо, га-га-га, ги-ги-ги… Поп-шаман! Гусь-медведь, бог-шайтан. Так бывает? Га-га-га!.. Я ошаманил его. Потому он в стойбище и не едет, дураки! А божий дом как теперь строить? Главный строитель — пень, чурбан. Кто доверит ему и где другого найдут?.. Я до самой смерти буду переезжать Курилю дорогу. Залью всю тундру оленьей кровью, чтоб негде было божий дом ставить.
Пурама замер в нерешительности. В глазах у него было темно. Сам собой промелькнул в памяти случай, когда молодой Ниникай хотел пырнуть ножом подлеца Алитета. Пурама был точно в таком состоянии, как тогда Ниникай. Он даже украдкой взглянул на правый камус, хотя и знал, что за голенищем ножа нет. Что-то еще говорил Кака, но Пурама услышал лишь его гоготанье. И он чуть-чуть не отвел назад ногу, чтобы ударить в подбородок шамана, сидевшего очень удобно для этого… Нет, не ударил. Сдержался. И не с облегчением, а с новой болью понял, почему не ударил. В словах Каки кое-что было правдой. И правда эта касалась зятя Пурамы — Куриля, с которым у него так и не вышло родственной дружбы.
А шаман тем временем распалял себя хохотом. Он уже лежал на спине, сучил ногами, мотал головой и оглушительно, с подвизгиванием гоготал.
Пурама шагнул через него и выскочил из тордоха.
ГЛАВА 5
Дорога была дальняя, и Пурама через силу не горячился: с зимней тундрой шутки плохи — поспешишь со сборами, пропадешь из-за пустякового недогляда.
Ниникай потому и застал его в стойбище, что ехать по следу Куриля Пурама решил ночью. Ниникай появился в стойбище не просто так. Большие события из Среднеколымска переметнулись в Улуро, в стойбище у Соколиной горы. Ему стало известно, что Куриль тайно встречался с исправником и попом и сильно повлиял на эти события. В своем кочевье он оставаться не мог. Тем более что надо было поговорить с Ханидо, которого неожиданно быстро могли увезти в Среднеколымск. По случайности он опоздал: события уже закрутились…
Пурама сразу предупредил Ниникая:
— Как гостя принять не могу. Уезжаю. И далеко.
— Я думаю, надо Куриля догонять. Если ты собрался туда, я хотел бы поехать с тобой.
— Ты уже слышал? Сирайкан этот Кака… А тебе ехать зачем? Я один. Я один поворотливей. По-родственному говорить буду.
— Пурама, ты поверил Каке?
— Поверил. Почему Ханидо поддался — понять не могу. Одно знаю: Куриль виноват не меньше Каки. Назвался отцом, а за три года ни разу не приехал к приемному сыну. Шибко важным медведем стал, забыл, что простым пастухом был. Видишь, унижение для него. А парень, может, болел. Тут и Кака… Он и меня оттолкнул от себя этой важностью.
— Ну и я отошел от него почти по той же причине, — сказал Ниникай. — Только, думаю, делать сейчас надо не это. Курилю лоб почесать можно потом. Дело-то пропадает какое. Поправить нельзя? Раз идет такая игра… Наглость чем победить можно? Не попытаться ли одурачить Каку? Если бы расшаманить?..
— Если бы… Ты плохо знаешь эту заразу. Вот — попробую расшаманить. — Пурама кивнул на ремни.
— Бить? Э-э, толку не будет. И ты с ним не справишься. И не тебе бить его. Ты учил его тягости переносить, из-за жестокости он не очень тебя любил…
— Было такое. А ты что хочешь сказать?
— Будешь бить — совсем обозлится. Он не мальчишка, а парень. Слова сильнее ремня.
— Слов у меня хватит.
— Мои слова посильней твоих будут, — сказал Ниникай. — Хочешь знать, я больше тебя на него влиял. Я моложе тебя, и он доверялся мне.
— Влиял! Если б сильно влиял, он бы к себе шамана не подпустил.
— Хорошо. Я без тебя поеду. У меня с Какой свои счеты. — Ниникай начал натягивать рукавицы.
— Ладно, вместе поедем, — отступил Пурама. — Ке! — позвал он жену. — Чаю гостю налей. И еду готовь на двоих. Нет, еды положи побольше. Вижу, дело затянется.
— Ну, хорошо, — обрадовался Ниникай. — На, крепкого табачку покури. Русский. У меня полон кисет — хватит на всю дорогу. Плохо у вас с табаком?
— Плохо. И чаю ни у кого нет.
— Э, знаю. В стойбище хоть не показывайся: и мужики, и бабы, и дети — все на карман смотрят — беда с табаком.
— А скажи: что-то не было слухов о твоей ссоре с Какой? К жене небось приставал?
— Если бы приставал просто — четвертый снег без зубов бы ходил.
— А что было четыре снега назад? Расскажи, пока я сбрую чиню.
Жена Пурамы налила Ниникаю брусничного чая.
— И ты брусникой завариваешь? — удивился чукча-богач.
— Да уж просить не пойду… Что было с Какой?
— Не поверишь, но я перестал шаманов бояться всего четыре снега назад. Отца-то я так и не провожал в тот мир. И жена моя не душила его. Слыхал, брат Тинелькут с женой держали аркан. А вот как убежал от этих обычаев — стал сильно бояться шаманов. Духов боялся. А еще сильней боялась жена: родила-то она при мне, при мужчине…
— И ты попросил Каку спасти от мести келе? — поторопил Пурама Ниникая — он хорошо знал шаманские хитрости.
— Сам бы не попросил. Жена… И пошел я к нему. Дурак… Нет, правильно сделал тогда, а то бы до сих пор боялся шаманов… Попотешиться решил надо мной, сволочь. Восточных духов, говорит, можно легко обмануть — как волков. Сперва бросить тушу оленя, а на другой день подкинуть кусок мяса с отравой. Печень, говорит, моя — это его, значит, печень — будет отравой для духов.
Запутал словами… Ну, я согласился, чтоб он пожил у меня, а я — в яранге его старшей жены. Переселились на десять дней. Надел я его малахай, надел кухлянку его. Как ночь, места себе не найду: лежит рядом старуха, вся сморщенная и усатая… Правда, две ночи всего так мучился. А на третий день прибегает моя Тиненеут. Бежала, как от медведя. Я скорей переоделся — и изо всех сил в свое кочевье. Голого захватил Каку — лежит под одеялом. Думал, что я Тиненеут отошлю обратно. Ну, я его за косу — и пинка под зад…