Ханский ярлык
Шрифт:
Романец, ухмыляясь, перемигивался с Иванцом и был доволен, что так испугалась «изменщица». Хотя у него её забрал князь, он злился не на князя, а на неё, памятуя русскую пословицу: «Сука не схочет, кобель не вскочит». А князя даже иногда жалел: «Эк окрутила, стерва, все соки высосала». Но всё это в мыслях таил, ни с кем не делился, даже с Иванцом, с которым спал бок о бок.
Алчедай посоветовал им всё в кибитку внести: «Чтоб не пропало». Послушались. Сёдла, упряжь — всё затащили в кибитку. Коней пока привязали к телеге,
— Ну, коня ясно, — возмущался Романец, — но одно колесо-то на что? Почему не все четыре?
Пожаловались пришедшему Алчедаю, тот не возмутился, а посоветовал:
— А вы продайте все.
— Как? — удивился Юрий Данилович. — И коней, и телегу?
— Ага. И коней, и телегу.
— А как же мы?
— У вас есть кибитка теперь. Будет трогаться Орда, купите двадцать быков, запряжёте и поедете. Вместе со всеми.
— Но как же без коней?
— Коней надо в табун гнать, а это далеко в степи. А здесь, в городе, вы их не прокормите. Травы нет тут, на овсе разоритесь, да и не укараулите, уведут ведь.
— Но как же? Надо искать воров-то.
— Где? Как? В табунах тысячи голов пасётся, там ты сам не найдёшь своего коня. И табун ведь не один, десятки. Скажи, в каком искать?
— Ну, а на чём мы домой поедем?
— Домой? — переспросил Алчедай опять с ухмылкой. — Домой ещё не скоро, князь.
— Но когда-то ж поедем?
— Не знаю, не знаю, князь. Может, через год, а может, и никогда. Хе-хе-хе.
Хотел спросить Юрий татарина: «А когда к хану?» Но благоразумно умолчал, понимая, что не в его интересах торопить сейчас события.
Чтоб не увели последних коней и остальные колеса, Романец с Иванцом отправились ночевать на телегу. Оставшись в кибитке со Стюркой, Юрий Данилович, от души приласкав её, размяк, разоткровенничался, почувствовав вдруг в ней единственного человека, по-настоящему преданного ему:
— Стюр, как ты думаешь, что он имел в виду, когда сказал: может, через год, а может, никогда?
— Да не слушай ты его, милый, болтает Бог весть что. Простит тебя хан, вот увидишь, простит, — шептала Стюрка, с искренней нежностью поглаживая голову любимого. — Я буду молиться за тебя.
— Но он же сказал, продать коней и телегу. Это что значит?
— А то, чтоб не покрали. Продадим. А приспеет пора ехать домой, купим. Тут прав косоглазый.
Дня два ещё колебались русские — продавать, не продавать, — на что-то надеясь и цепляясь за последнюю отговорку:
— Как продавать телегу без колеса?
И верно, кто ж купит обезноженную телегу? Однако на третий день прибежал ликующий Иванец, прижимая к животу пропавшее колесо.
— Нашёл, нашёл! — кричал он радостно, словно действительно нашёл сокровище.
— Где?
— Татарчата стащили. Бавились им. Палку воткнули и катали.
Дети
Романец с Иванцом поставили колесо на место, вбили хорошую чеку и поехали на торжище — базар — продавать коней, а заодно и телегу. Сёдла не взяли. Пусть лежат в кибитке, есть не просят. Таких потом не купишь.
Воротились вечером злые, расстроенные. Продали всего одного коня. Романец чуть не стонал от досады.
— У нас бы я за него три гривны выручил, а здесь половины не дают.
— Что ты хочешь? У них в степи стада тысячные.
— Суют какие-то свои пулы [205] , хоть бы один гривну показал.
— Пулы медные?
— Ну да.
— Но продали ж одного коня?
— Отдали за пятьдесят пул. И кажись, продешевили. У них мешок проса двадцать пул стоит. Выходит, что коня отдали за два мешка проса. Это где ж видано?
— А как с телегой?
— За телегу предлагают бычка-годовичка.
— Так что? Не было покупателей?
205
Пулы — мелкие медные монеты.
— Покупателей-то много, да денег мало, князь. Всё более меняться предлагают то на корову, то на быка, то на баранов.
Когда явился Алчедай и узнал о трудностях с продажей коней, посоветовал:
— Меняйте хотя бы на просо.
— Зачем оно нам?
— А зимой что есть будете?
— Неужто мы тут до зимы будем? — удивился Романец.
— А может, и до другого лета, — опять нехорошо ухмыльнулся татарин.
На следующий день князь Юрий сказал своим слугам:
— Чёрт с ними. Продавайте за пулы.
Но уже после обеда забыл и о пулах, и о Романце с Иванцом. От хана прибыл посыльный, спросил сердито:
— Ты русский князь Юрий?
— Я, — отвечал, бледнея, Юрий Данилович.
— Тебя немедленно требует к себе наш повелитель — хан Узбек. Следуй за мной.
Раненой квочкой всхлипнула за завеской Стюрка, и князь почувствовал, как ослабли у него ноги в коленях.
— Я счас, я счас выйду, — пробормотал он. — Жди меня у входа.
Татарин вышел. Из-за занавески вылетела вся в слезах Стюрка, ухватилась за Юрия, лепетала распухшими губами:
— Милый, милый...
Но неожиданно эти женские слёзы напомнили ему, что он мужчина, воин, и он, стараясь быть спокойным, сказал ей:
— Стюра, если меня убьют, не бросайте здесь. Везите в Москву, положите с отцом.
— Ладно, ладно, — бормотала, захлёбываясь в сдерживаемых рыданиях, наложница.
Хан Узбек сидел на золочёном троне, рядом, чуть ниже, восседала его молодая жена. Тут же, ещё ниже, располагались приближённые хана, некоторые намного старше своего повелителя.