Хобо
Шрифт:
«Это ясно», сказал я, резко поклонившись. «И еще одна вещь», я понял, чего он от меня хочет, «полиция забрала пистолет, из которого убил себя брат. Мне нужен этот пистолет». «Конечно, он тебе понадобится», процедил он сквозь свои бесценные фарфоровые зубы. Его оскал больше не был загадочным. «Ну, иди, утешай свою мать, я тебе дам знать».
Я попрощался без рукопожатия и направился к двери.
«Хобо», бросил он мне, когда я уже выходил, «спасибо, что ты меня не уговаривал».
Я ничего не сказал. Я вышел и закрыл за собой дверь. Я не продался. Я был куплен. Это не одно и то же.
*
Через несколько дней отца вызвали в городской секретариат внутренних дел, чтобы сообщить новую информацию, связанную со смертью его сына, гражданина Бокана Станковича. В ходе тщательного и основательного расследования установлено,
Итак, ситуация прояснилась, но все еще не разрешилась. Однако это уже не наше дело. И, в конце концов, Бог — вот верховный полицейский, и он поможет, конечно же, поможет, чтобы справедливость восторжествовала, как того и требует природа человека. Он все взвешивает, наше дело только чуть подталкивать чаши весов. А разве не Он создал нас так, что мы лишь вздох на ветру?
Я не отрывал взгляда от матери до тех пор, пока слезы не перестали капать из ее глаз. Очень хорошо, лицо ее стало сердитым. Она ругала и проклинала — и тех, что наверху, и тех, что внизу. Загробная тишина наконец-то была похоронена. Дом наполнился криками, которые призывали к отмщению. Мать вернулась, более живая и отвратительная, чем когда бы то ни было. Ее Ангел Смерти был отфутболен ногой под зад, послан к чертовой и божьей матери с выбитыми зубами и выцарапанными глазами. В качестве единственного оставшегося в живых сына я не мог не последовать примеру своей единственной матери. Я приподнимался на носки, грозя кулаками небу, которое сконцентрировалось под потолком. Я упражнялся в своем гневе очень, очень хорошо сознавая, что это не дешевое представление, а серьезная, набожная работа. Отец, глядя на меня, хлопал угасшими рыбьими глазами. Он держался подальше от трепещущего материнского тела, но не был совсем невидим, возможно, благодаря фетровой шляпе, которую мял обеими руками, словно проверяя, насколько она вместительна. Так что набожность свое слово сказала, и теперь мы могли разойтись для бессонного сна. Я заслужил выпить. Много выпить, чтобы собрать себя в одно целое.
Мне не пришлось долго ждать звонка. Баритон Пени пророкотал в телефоне так, будто сметает пред собой горы и долины: «Приходи сегодня вечером в «Лимбо». Не опаздывай». Время он не сказал, я знал, когда начинается программа.
С тех пор как умер Бокан, я не диджействовал и уж, конечно, не страдал из-за отсутствия идиотских клубных развлечений. Там и без меня все были идиотами. Когда я вошел внутрь, те же люди сидели на тех же барных табуретах в том же карантинном воздухе, засасывая из высоких стаканов через заломленные синтетические соломки подкрашенные напитки. Некоторые из них направились, было, ко мне опустив головы, но я их опередил. Я имею в виду, что выглядело это все так, будто не они, а я выражаю им соболезнование. Моя нервозность их блокировала, они не могли вспомнить подходящий текст и были трагически изумлены этим. Но, хотя бы, забыли о смерти. Я оставил их спокойно глотать свои подслащенные капсулы железа-кальций-магния-селена и направился в разэлектризованное пространство диджейской кабины. Я рассматривал пластинки так, словно вижу их в первый раз. Вытаскивал из конвертов и вдыхал запах черного винила. Они не были исцарапаны настолько, чтобы хоть что-нибудь мне напомнить. Потом я выбрал те, которые собирался крутить, определился с последовательностью в первом сете и перешел к разогреву.
Клуб только начал заполняться, когда появился Барон, в шелковой, как яблоко красной рубашке, она хорошо смотрелась с черными брюками из латекса и полусапожками «Полини», каждый с шестнадцатью дырочками для шнурка.
«Пришло тебе время устраивать прощальную вечеринку, диджей», загадочный оскал снова был на лице.
«Спасибо тебе», сказал я, задыхаясь от феромонов его «Дольче и Габбаны».
Он сделал вид, что не слышит. Его внимание привлекли пластинки, которые я отобрал. Он покопался в них, как будто искал что-то определенное. «Поставь сегодня побольше старого фанка. Хочу окунуться в воспоминания и хочу отдохнуть». А как же, подумал я, ты же пришел заказать музыку для своего удовольствия. «И еще вот что», его мускулистое тело извивалось,
«Понятно, но я не знаю, где это». Я слышал раньше про «Фан Хаус» и про то, что там происходит.
«Титус знает где, ты его только привези». Он протянул мне ключи, позвякивая ими, как будто это погремушка. «Машина запаркована прямо у входа. Зеленая «вектра». Смотри, не запачкайте чехлы. Понятно?»
Отдав команды ровным металлическим голосом, он повернулся ко мне спиной и шагнул из кабины.
«Барон», окликнул его я, «ты кое-что забыл».
Он остановился поправить прическу. «Что? Спросить тебя, умеешь ли ты водить машину?»
«Ты забыл дать мне пистолет». Разумеется, он знал, о каком пистолете я говорю.
«Ты сделаешь это без пистолета», обернулся он. Угольно-черные глаза сузились. Два маленьких, уродливых солнца. «Я не хочу, чтобы по дороге в «Фан Хаус» с Титусом приключилось какое-нибудь несчастье». Это означало — прибереги его для меня. А еще означало: тестирование новичка. Да, мы оба принимали это во внимание. «Не забывай, он мой человек», его рот растянулся в отеческой улыбке, «в той же степени, как и ты».
Разговор был закончен.
Фанк подкашивал колени, выманивал на площадку для танцев чокнутых недоносков того и другого пола, хотя в бесформенно-вибрирующей толпе большинство составляли именно бесполые. Невозможно было заметить никакой разницы, они перемещались из угла в угол, от сепаре до сепаре, от зеркала к зеркалу, от одного знакомого возле стойки до другого, как зеленые мухи над выгребной ямой. Мне на это было плевать, бас и стробо были на моей стороне. Титус контролировал ситуацию, прогуливался туда-сюда в своем стандартном «гостеприимном» настроении, то погружаясь в волны толпы на подиуме, то замирая как статуя рядом со стойкой в ожидании того, что к нему обратятся. Чем больше вечер превращался в ночь, тем меньше становилось посетителей, вялые и выжатые, они тянулись наружу как тонкие струйки дыма. Спид и стонд[22] способствовали окончанию развлечений. Правда, для кого как. Титус пустился в более чем откровенный разговор с одной из оставшихся шлюх. Где-то этой ночью проходила вечеринка, и персонал торопливо прибирался в опустевшем клубе. Нужно было собрать бутылки и окурки, помыть стаканы и пепельницы, пересчитать и записать выручку и реализованную выпивку, по видам. Пока подметальщики и подтиральщики убирали грязь и наводили блеск на все то, что загадили гламурные посетители, я обдумывал, а не проделать ли мне это прямо при них. Пожалуй, выбора у меня не было. Я предполагал, что Титус вооружен, мне уже приходилось видеть как он, выебываясь, кичится своим «глоком». Значит, мне нужно приклеиться к нему, чтобы он не успел вытащить своего любимца. Я подойду к нему как ни в чем не бывало, без всяких ужимок попрошу уделить мне секунду внимания, отведу в сторону, как можно ближе к выходу и тут шепну то, что просил передать ему Барон. Так я и сделал.
Прозрачно-серые глаза тупо уставились на меня, он не въезжал, какого хера я тут несу. Но я не дал ему времени придти в себя. Мой аргумент опередил его ненависть. Я не знал, где он держит свой пистолет, чтобы узнать, пришлось свалить его с ног. Я запихнул кулак ему в глотку, до самого желудка. Я молотил его как сумасшедший. Я молотил его так, как будто оттягивался в первый раз. Я молотил его и молотил, бешеный от того, что мне приходится доказывать всей этой сволочи свою цену. Они, онемев, застыли и только пялились. Всем было понятно, что за этим шоу стоит Барон. Титус даже не успел выругаться, он рухнул и теперь целовал только что помытый пол. Он извивался и отпыхивался словно дуя на одуванчик. Его расквашенный нос расцвел, кровь заливала рот, текла по подбородку и шее, желтая футболка «Гэс» намокла. Одной рукой я обыскивал его, другой сжимал его горло. «Глока» не было. В тот вечер он его не взял. Твою мать, он действительно был ненадежным человеком.
Его шея была мокрой от крови и пота, мои пальцы скользили, и я сжимал его все сильнее и сильнее, вены у меня на руках вздулись и позеленели. Я стоял коленями на широкой выпуклой груди Титуса, чувствуя, как колотится его сердце. Его руки и ноги стали вялыми, но по-прежнему подергивались. Я должен был следить, чтобы ни одна часть его тела не оказалась вне моего контроля. Я нервничал из-за того, что не дал ему возможности ответить мне. Поэтому заставил себя улыбнуться — неуместное веселье может деморализовать.