Хобо
Шрифт:
«Тебе нужно читать эти журналы», показал он на свою коллекцию. «В них очень хорошо написано, что есть два вида успешных людей: те, кто прокручивает деньги, и те, кто прокручивает людей». Бритая голова покаянно закивала, следя за тем, чтобы не сделать ошибку и не тявкнуть себе в оправдание какое-нибудь извинение.
И тут Барон решил, что пора меня заметить.
«А что случилось с твоим братом, почему он покончил с собой?», спросил он без тени удивления.
«Так получилось», проговорил я тихо.
«Как получилось, так и случилось», он смотрел на меня так,
«Я нуждаюсь в твоей услуге», с трудом выдавил я из себя.
«А кто не нуждается», он театрально развел руками, обнимая весь мир, который можно было себе представить.
«Это большая услуга». Глаза мне застилал туман.
«Любая услуга Барона — большая», вздохнул он, прижимая к своей груди весь тот мир, который обнял.
«Разумеется, именно поэтому я и пришел к тебе», сказал я, испытывая какое-то незнакомое чувство, которое большинство людей описало бы как уважение. А, собственно, почему бы и нет? Всякий, кто дошел до того, чтобы попасть сюда, должен был оставить свою гордость на пороге офиса.
«Я пока не знаю, зачем ты пришел ко мне», он пригладил свой острый подбородок, давая мне понять, что моя нерешительность его утомила. На мгновение мне показалось, что сейчас он опять возьмется за гламурный журнал. Полистав его, он может углубиться в чтение, а это будет длиться и длиться, вероятно, до тех пор, пока я не пойму, что на самом деле разговор давно закончен.
«Мы можем поговорить с глазу на глаз?». Я решил отбросить осторожность.
«А кто ты такой, чтобы я говорил с тобой с глазу на глаз?». На такой вопрос ответить было нечего. Пеня дышал мне в затылок. Мое время истекало. «Речь идет о моей матери», меня неожиданно охватила паника, но мне это было уже безразлично.
«Что, и она тоже хочет работать на Барона?». Он разыграл недоумение.
«Нет. Она хочет покончить с собой. Уже пыталась. Она чувствует себя виноватой, ну и все такое, в общем, дерьмо». Я шел ко дну.
«И? Какое отношение к этому дерьму имею я?». Он сделал такой жест, словно отгоняет от себя вонь.
«Барон, моя мать погибнет, если ее кто-нибудь не убедит, что ее сын вовсе не поднимал на себя руку. Нужно, чтобы полиция сообщила, что речь идет об убийстве, а не о самоубийстве». Пока я говорил это, мне казалось, что я жую собственные зубы. Я готов был сжевать что угодно, чтобы потом было чем блевать. «Я не знаком в этом городе ни с кем, кроме тебя, кто смог бы такое провернуть». Я чувствовал, что у меня подрагивает голос.
«Ты и со мной не знаком», он вертел на среднем пальце свой огромный перстень.
«Да, но я знаю, что ты знаком с законом», ответил я без колебаний.
«Хочешь сказать, закон это я?», снова как бритва блеснул загадочный оскал.
«Тебе виднее», я вытряхнул вcю свою наличность. Теперь у меня не осталось ни кошелька,
Барон закурил сигарету, выпустил облачко дыма и задумчиво посмотрел, как оно тает. Одному Богу известно, что таяло вместе с этим облачком. Воцарилась такая тишина, какая бывает только в церкви. И длилась она до тех пор, пока он не взял на мушку свою цель. Одну из целей. «Тебе, видно, моча в голову ударила, раз ты просишь меня о такой услуге». В первый раз он посмотрел на меня внимательно, по-хозяйски. Оценивая, насколько я готов. «Это не услуга, это все равно, что дать голову на отсечение».
«Я заплачу любую цену», проговорил я утробным голосом. Мои кишки не реагировали.
«Как? Будешь у меня бесплатным диджеем?». Хорошо, тут же подумал я. Он истязает меня безо всякого жара. Я истолковал это по-своему.
«Я стану твоим человеком». Я не думал ни о нарушенных правилах, ни о загубленных перспективах. В моем плавании на поверхности содержимого выгребной ямы не было ничего драматичного. Печаль, чистая и простая печаль развеяла мой прах. Двойник исчез с неопределенной улыбкой облегчения. Я поставил себя туда, где я и находился, избавленный от самого себя. Слова теперь текли гладко, без усилий, без пауз, без судорог, без задержки.
«Слушай, я достаточно повидал таких фаршированных фазанов, которым вдруг стукнет, что они могут летать. Знаешь, чем они кончают? Падают, даже не увидев неба». Как и любая поучительная жвачка, эта, Баронова, тоже была бесполезной.
«Я не фаршированный фазан. Я — твой человек». Я как мантру повторял и повторял свою мысль: самурай это не самурай, если у него нет хозяина.
«Ты пожалеешь об этом, парень», сказал он почти приятным голосом.
«Не важно. Я готов и пожалеть, только бы вытащить мать. Я не могу допустить, чтобы она вот так кончила. Хочу, чтобы она умерла спокойно, а не в таких муках. Хотя бы это я ей должен». Почему-то именно я взял отеческий тон.
«Мне ты будешь должен гораздо больше. И свою, и ее жизнь», он перечислял, загибая пальцы.
«Я это понимаю». Я чувствовал, что нахожусь на перекрестке своей судьбы.
«Да ты просто клещ». Он выдвинул ящик письменного стола, достал бумажный пакетик и вытряхнул на ладонь несколько кусочков чего-то перламутрового, оттенком напоминающего цветок белой мальвы. «Возьми», он протянул руку в мою сторону. «Это хиландарский[21] ладан, самый высокодуховный из всех. Окади дом, чтобы там стоял этот запах. Этот аромат. Прямо православный «Кристиан Диор».
Я подошел и взял подарок. «Спасибо тебе», я неумело сыграл растроганность. «В любом случае, спасибо тебе, но я пришел не за ладаном».
Он молчал, колебался, то ли затянуться еще раз, то ли загасить сигарету. Сделал и то, и другое.
«Будь по-твоему», он наконец-то решил, что пора со мной прощаться. «Посмотрю, что я могу для тебя сделать. Да, парень, а имя-то твое как?»
«Зови меня Хобо», сказал я пароль.
«Значит так, Хобо, запомни на всю свою жизнь. Я не Красный крест. Я крест». Святейшая канцелярия поставила печать еще под одной сделкой.