Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
— Виллу, зачем вы пьете? Ведь прежде вы не пили.
— Прежде… — задумчиво повторил Виллу и взглянул на хозяйку. «Прежде… когда это — прежде?» — подумал он про себя.
— Из-за этого вы деретесь, — продолжала хозяйка.
— Когда ко мне лезут, я, конечно, дерусь — и пьяный и трезвый, — ответил Виллу.
— Когда вы трезвый, никто к вам не лезет, — заметила хозяйка.
На это Виллу ничего не сказал.
— Неужели вы не можете не пить? — снова спросила хозяйка.
— Когда могу, когда нет, — ответил Виллу. — Нынче, к примеру, не мог, нынче я должен был пить, и я еще буду пить, пока не свалюсь, такой уж у меня нынче день дурацкий.
Но хозяйке, как видно, было непонятно, почему нынче такой дурацкий день, что каткуский Виллу должен напиться. В конце концов она уселась рядом с Виллу под сосной, однако все равно не смогла
— Я его выколол, гоняя по лесу, — сказал Виллу, — спросите у матери, если не верите. Это случилось уже давно, это случилось, помните, когда мы с вами еще знакомство водили.
Так впервые было упомянуто сегодня то далекое время.
— Но тогда ведь у вас оба глаза были целы, я это ясно помню, — сказала хозяйка.
— Нет, именно тогда я и выколол себе глаз, спросите у матери, если не верите, — ответил Виллу.
— Господи! — воскликнула хозяйка. — Не может этого быть! Я бы помнила, что у вас нет глаза. Вы ошибаетесь, вам это приснилось, или вы просто шутите.
И Виллу никак не мог втолковать хозяйке, что он потерял глаз именно тогда, в первые дни их знакомства. Так хозяйка в день своего рождения и не узнала, каким образом Виллу лишился глаза. Поэтому можно считать, что Виллу разговаривал с кырбояской хозяйкой не серьезно, что Виллу просто болтал с нею, как болтают с девушками, особенно когда сидят с ними в яанову ночь или какой-нибудь другой праздник на берегу озера, в сосновом лесу.
Однако эта пустая болтовня подействовала на Виллу благотворнее любых серьезных разговоров; она подействовала на Виллу так, что ему еще до конца праздника, еще до восхода солнца вновь захотелось танцевать, словно он и не ссорился сегодня с деревенскими парнями. Теперь он танцевал только с хозяйкой, все заметили, что Виллу танцует с одной лишь хозяйкой, что хозяйка ни разу ему не отказала, хотя ее обычно бледные щеки уже давно пылали румянцем.
Учитель танцевал с деревенскими девушками, даже мызный мейер [6] танцевал с деревенскими девушками, даже молодой волостной писарь танцевал с ними — сегодня все господа, все «антверки» [7] танцевали с деревенскими девушками и при этом лихо притоптывали, точно простые деревенские парни, которым ничего не стоит во время танцев даже ссору затеять. Один Виллу не танцевал с деревенскими девушками, он танцевал только с хозяйкой Кырбоя и поэтому был самым важным кавалером на сегодняшнем празднике — так, по крайней мере, считали остальные.
6
Мейер — заведующий мызной молочной фермой. (Прим. перев.)
7
Антверк — искаж. нем. Handwerker (ремесленник); здесь — мызный служащий. (Прим. перев.)
Но хозяйка так не считала, нет, она знала, что Виллу танцевал не только с ней, но и с другими, однако никто почему-то этого не замечал. Когда Виллу танцевал с ней, это видели все, а когда он танцевал с деревенскими девушками, этого никто не замечал.
Вот если бы Виллу танцевал с бобылкой Ээви, на это, пожалуй, все обратили бы внимание. Но Ээви не пришла сегодня на праздник; она спала возле своего маленького сынишки и больной матери, спала и видела страшный сон. Ей снилось, что она идет по дремучему лесу; внезапно лес озаряется светом, отблеском огромного красного пламени, и Ээви становится жутко. Огонь все растет, все приближается, с шумом и треском растекается по сухому лесу… и вдруг раздается крик о помощи. Ээви хочет бежать, хочет помочь несчастному, но красное пламя охватывает ее, жжет, палит. В ужасе Ээви пытается залезть на самую высокую, гладкоствольную сосну: она лезет и лезет, так что рукам больно, но не может взобраться. Наконец она просыпается от боли и видит, что ее усталые, одеревеневшие от работы руки согнуты, пальцы скрючены и так онемели, что ими невозможно шевельнуть.
Так спит бобылка Ээви возле своего маленького сына и больной матери;
Хозяйка Кырбоя, празднующая сегодня у яанова огня свой день рождения, ничего не замечает, она только танцует и разговаривает с Виллу, словно собирается нанять его в Кырбоя хозяином или, на худой конец, старшим работником, вместо Микка. А между тем хозяйка и Виллу даже не упоминают больше про хозяина Кырбоя, они говорили о нем только на озере, в лодке, да и то лишь так, между прочим, поскольку более интересной темы в ту минуту не нашлось.
Виллу и хозяйка вообще не говорят больше ни о чем серьезном, не говорят ничего, к чему стоило бы прислушаться, что стоило бы намотать на ус, они просто болтают и танцуют, что им еще остается тут делать. Кто ищет чего посерьезнее, пусть уходит с яанова огня, пусть отправляется домой спать или займется другим, более полезным делом, пока снова не захочется болтать пустяки и отплясывать так, чтобы к восходу солнца от травы на лужайке и следа не осталось.
К концу праздника настроение у Виллу стало лучше, чем было вначале, настроение у него настолько поднялось, что он пригласил всех гостей — в том числе и лыугуского Кусти с его трехрядкой — в Катку, на Кивимяэ, где он решил ради праздника, в честь яанова дня, взорвать камни, в которых уже были высверлены углубления. Пусть все увидят, как Виллу взрывает камни на Кивимяэ, пусть услышат, какой гром раскатывается по вересковой пустоши и каким эхом отвечает ему кырбояское озеро. Виллу пригласил и хозяйку Кырбоя, Виллу долго ее упрашивал, но хозяйка все не соглашалась.
— Эти камни будут взорваны в вашу честь, в честь вашего дня рождения! — убеждал Виллу хозяйку, когда никто не слышал: ведь все должны были считать, что камни взрываются в честь праздника, в честь яанова дня.
Но хозяйка не хотела, чтобы каткуский Виллу взрывал на Кивимяэ камни в честь дня ее рождения в присутствии деревенских парней и девушек.
— Я взорву их в честь нашего прежнего знакомства, — говорил Виллу хозяйке Кырбоя, упрашивая ее пойти с ним.
Но хозяйка не хотела, чтобы Виллу взрывал камни даже в честь их прежнего знакомства; хозяйка советовала ему не трогать сегодня камни, а идти спать. Однако Виллу все не унимался, и тогда хозяйка сказала:
— Вы сегодня выпили, поэтому я и не хочу, чтобы вы взрывали камни.
— Не бойтесь, голова у меня ясная, — ответил Виллу хозяйке и продолжал уговаривать ее до тех пор, пока она не согласилась вместе с другими гостями отправиться в Катку.
— Хорошо, — сказала она, — я пойду, но только при одном условии.
— Я на все согласен, все обещаю, — ответил Виллу.
— А вы сдержите свое обещание?
— Сдержу, — заверил ее Виллу, — я своему слову хозяин. Говорите!
— Не пейте больше, — сказала хозяйка с мольбой. Виллу слышал, что с мольбой.
— Ладно, — ответил он не задумываясь, ответил растроганным голосом, но это заметила только хозяйка. — Нет так нет. Будь по-вашему.
— Никогда больше не пейте, — уже настойчивее сказала хозяйка.
— Никогда, — подтвердил Виллу.
И хозяйка Кырбоя согласилась пойти, она пошла даже быстрее других, так что они с Виллу оказались первыми.
— Я взорву камни в честь вашего дня рождения, в честь нашего прежнего знакомства, а один камень — в честь нашего нового знакомства, — сказал Виллу хозяйке, когда они намного обогнали остальных. — И знаете, чего мне еще хочется, — продолжал он и, заметив, что хозяйка с любопытством смотрит на него, добавил: — Мне хочется вместе с вами спуститься с Кивимяэ к болоту, через тот маленький островок, на котором мы с вами когда-то были, на котором отдыхали, сидя на кривой березе, и ели морошку; оттуда мне хочется пройти дальше, к островкам Волчьей ямы, где нынче много земляники. Она, должно быть, уже поспела, ведь весна нынче была ранняя. Тогда вы увидели бы и так называемую Гнилую топь, самый отдаленный уголок кырбояских владений, куда вы в тот раз собирались сходить, но так и не сходили, потому что уехали. А я побывал еще тогда на Гнилой топи, только на островки не попал; туда я вообще не заходил с тех пор, как мы сидели с вами на кривой березе и ели морошку.