Хозяин усадьбы Кырбоя. Жизнь и любовь
Шрифт:
Рейн не раз проводил яанову ночь возле костра, он вообще провел в Кырбоя немало ночей возле костра, но никогда ему не случалось думать о Кырбоя так много, как в эту ночь. Сегодня, когда он уже не хозяин, он ни о чем другом, кроме Кырбоя, и не думает, оно неожиданно приобрело в его глазах какое-то исключительное значение, особенно после того, как старик вспомнил, что говорила вчера про Кырбоя Анна.
И если бы Анна сидела сейчас вот тут, у костра, если бы она сидела тут, как сидели недавно окрестные хуторяне, Рейн поговорил бы с ней серьезно, по душам. Он сказал бы дочери: не танцуй так много с каткуским Виллу, люди говорят, что Виллу танцует с тобой в надежде стать хозяином Кырбоя; не ищи для усадьбы хозяина среди ее врагов, какой из врага хозяин; не ищи хозяина среди неразумных и шальных, для Кырбоя это не хозяева; вообще не ищи хозяина
Так сказал бы Рейн своей образованной дочери, если бы она сидела сейчас здесь, возле яанова огня, с глазу на глаз со своим отцом. Но дочери нет, Рейн не знает даже, где сейчас его дочь, и поэтому он ничего не говорит, он просто лежит при свете догорающего костра и думает о своем Кырбоя. Дожить бы ему до того дня, когда в Кырбоя будет хозяин, не такой, как он сам, а такой, как Оскар, которому хотелось размахнуться во всю ширь в Кырбоя! Дожить бы ему до того дня, когда Кырбоя начнет оправляться, когда крыши построек не будут протекать, а окрестные хуторяне опять станут разговаривать с обитателями Кырбоя так, словно те принадлежат к более высокому сословию! Дожить бы ему до того дня, когда зазвенит слава о Кырбоя и этот звон согреет ему душу! Да, если бы ему довелось увидеть все это своими глазами, услышать своими ушами, он умер бы спокойно, навсегда ушел бы с дороги нового хозяина. Чего бы только он не дал, лишь бы увидеть все это…
Рейн незаметно задремал, как вдруг раздался грохот, прервавший его забытье и думы; раздался первый взрыв, который остался и последним, словно каткуский Виллу успел высверлить в камнях лишь одно углубление и просто врал кырбояской хозяйке, когда обещал ей взорвать несколько камней — и в честь дня ее рождения, и в честь их прежнего знакомства, и даже в честь их нынешней встречи.
12
Виллу и хозяйка Кырбоя, словно указывая остальным дорогу, шли впереди всех до самого Катку, и Виллу разговаривал с хозяйкой так, будто он, даже идя с нею рядом, время от времени пил какой-то хмельной напиток, хотя по легкомыслию и дал хозяйке слово никогда больше не пить. Он уже не искал тем для разговора, а говорил обо всем, что приходило в голову. Говорил об их прежнем знакомстве, говорил о следах на дороге, по которым он узнал о приезде хозяйки, чуть было не проговорился даже, что мать предостерегала его от дружбы с хозяйкой Кырбоя; но в это время они подошли к Катку, навстречу им с лаем выбежала собака, а там их догнали и остальные гости, и закончить разговор им на этот раз так и не удалось.
Гости подошли к Катку с шумом и криками, под веселые звуки гармошки и радостный гомон, так что проснулась не только мать Виллу, но и отец; он в одной рубашке подошел к окну взглянуть, что случилось. И тут же понял, что ничего особенного не произошло, что это просто лыугуский Кусти со своей трехрядкой, их Виллу с хозяйкой Кырбоя, работники и деревенские парни и девушки, — как видно, все они возвращаются с яанова огня.
Каткуский Юри ничего не имел против того, чтобы праздник, начавшийся в Кырбоя, закончился у него на дворе или даже в его овине, нет, против этого он ничего не имел. Пусть все знают, что гармошка может заливаться не только на земле Кырбоя, что не только в Кырбоя могут кружиться пары, но и в Катку, — чем оно хуже Кырбоя! В Кырбоя нет такой кузницы, как в Катку, кузницы с покрашенными ставнями и железными болтами на окнах, нет там и такого погреба, нигде нет такого погреба, как в Катку, куда зашли сейчас гости Кырбоя.
Юри надел новый пиджак и уже хотел было выйти, но тут заметил, что Виллу, захватив что-то в амбаре, вместе с хозяйкой Кырбоя выходит за ворота и направляется на Кивимяэ, остальные за ними. Только Кусти со своей трехрядкой отстал, чтобы отдохнуть и перекинуться словечком со старым Юри, — к нему у Кусти было дело.
Было дело к каткускому Юри и у некоторых других парней, потому что в Катку, как и в Мядасоо, держали для услады жаждущих горькую. С этими-то жаждущими Юри и разговорился, от них он и узнал, куда направляются кырбояские гости и что они собираются делать.
Юри не понравилось, что гости не зашли к нему, что они прошли мимо Катку прямо к тому месту, где Виллу задумал основать новое Катку, назвав его Кивимяэ. Виллу хотел взорвать камни на Кивимяэ, сложить из этих камней хлевы, амбары и
— Напился, вот и вытворяет невесть что.
Но мать Виллу думала иначе, у нее были свои мысли, мысли матери Виллу, только поделиться ими ей было не с кем. Она думала: это небось опять кырбояская барышня, ее затея! Кому еще взбредет такое в голову; это ради нее Виллу повел гостей на рассвете яанова дня на Кивимяэ. У матери Виллу было вдоволь времени для размышлений, пока она доила коров; однако она думала об одной только барышне, отправившейся с Виллу на Кивимяэ.
— Видите, барышня, — обратился Виллу к хозяйке, когда они проходили по каткускому двору, — вот такие должны быть постройки — такие, как мои кузница и погреб. У меня в Катку все постройки будут такие, дайте только срок. Такие постройки должны быть и в Кырбоя, только больше, гораздо больше. Будь это мое дело, я бы показал, какие постройки надо поставить в Кырбоя.
Последние слова слышали все, даже мать Виллу слышала их через приоткрытую дверь. И все решили, что Виллу бахвалится, что Виллу важничает, но все знали также, что так важничает и бахвалится только каткуский Виллу.
— А сколько же времени понадобится на то, чтобы все так переделать, чтобы «наладить» Катку, как вы сами выразились? — спросила хозяйка.
— Сколько времени? — словно в раздумье переспросил Виллу; но на самом деле ему не о чем было думать, он уже давно все обдумал. — По мне, пусть хоть вся жизнь на это уйдет, — сказал он наконец. — Работы здесь хватит, ее здесь не занимать стать. Но для меня не в этом дело, для меня главное — работать. Если бы вы знали, как приятно что-то делать, что-то мастерить, пусть даже топорище, винт какой-нибудь или лемех для плуга. Что уж про Катку или Кырбоя говорить! Подумайте только — взять этакий кусок земли, словно это какое-нибудь топорище или рогаль, взять и сделать из него что тебе вздумается, сделать из него такую вещь, чтобы сама пела в руках, кому ее ни отдай.
Так говорил каткуский Виллу хозяйке Кырбоя. Но он говорил бы еще лучше, если бы умел, он, пожалуй, и сумел бы, да только боялся, вдруг барышня подумает, что он спьяну так разговорился.
Когда они добрались до Кивимяэ, гости отошли в сторонку, к лесу, только Виллу с кырбояским Микком остались возле камней.
— Минутку! — крикнул Виллу, обращаясь к гостям, но все понимали, что он обращается только к хозяйке. — Немного терпения, а потом берегите уши!
Виллу стал возиться около огромного камня, все видели, что Виллу возится около огромного камня, словно мастерит комету, которая должна будет полететь за счастьем. И все ждали того момента, когда Виллу и Микк отбегут подальше, притаятся за другими камнями, — тогда и произойдет то, чего они ждут, тогда раздастся оглушительный грохот. Но сегодня Виллу возится с камнем дольше обычного. Виллу даже слишком долго возится со своим камнем. И вдруг происходит нечто такое, к чему никто не был подготовлен, даже сам Виллу: страшный грохот раздается раньше, чем Виллу и Микк успевают отбежать, раньше, чем они успевают укрыться за другими камнями. Раздается оглушительный грохот, Виллу падает, кырбояский Микк бросается, чтобы его поднять, но так и не поднимает, лишь слабым жестом пытается подозвать людей. Только это лишнее, более догадливые и без того поняли, что произошло; поняла даже кырбояская хозяйка, она первая поспешила к месту несчастья.
Многие в ужасе отворачиваются, девушки вскрикивают, никто не знает, что делать, с чего начать. Только кырбояский Микк — волосы у него перепачканы чем-то красным, а правая рука залита кровью, — только он пытается хоть как-то помочь Виллу; поэтому в первую минуту никто не понимает, чья же это кровь на Микке, его или Виллу. И еще один человек не теряет головы, не плачет и не причитает, а ведет себя так, как надо. Это хозяйка Кырбоя.
В свое время она собиралась поехать на фронт сестрой милосердия, но тогда она никак не могла привыкнуть к виду и запаху человеческой крови, тогда не могла, поэтому так и не стала сестрой милосердия. Сейчас она не боится крови, — ведь сейчас льется кровь каткуского Виллу; кровью залит левый глаз Виллу, его правая рука — сплошной сгусток крови, и никто не может понять, что с его рукой, сильно ли она покалечена.