Храм над обрывом
Шрифт:
Старый монах спокойно ждал, когда я подойду к нему. Он даже не повернул голову в мою сторону, а только чуть отодвинулся, чтобы я мог сесть рядом с ним.
– Я ждал тебя, – сказал он, слегка выдержав паузу. – Ты хочешь узнать про последние месяцы жизни Ивана, так?
– Да, отец Савва, если тебя не затруднит. И еще мне очень интересно было бы узнать про фреску в левом приделе храма: кто ее нарисовал?
– Ты видел живого Христа…, – то ли спросил, то ли констатировал монах и посмотрел на меня со слезами на глазах.
Волна переживаний и эмоций, которые я испытал вчера перед Спасителем, накрыла меня на мгновение, и сжало до боли мое сердце. Я опустил голову и так просидел с минуту, пока не почувствовал на моем плече руку отца Саввы:
– Надо же, с годами дни моей юности становятся все ближе, а то, что происходило, казалось бы, всего-то полтора года назад – будто произошло так давно, что даже мысленно доходишь долго.
Старый монах опустил руку на свой посох и погладил его:
– Это подарок патриарха. Чтобы приехать сюда, к Ивану, мне пришлось обратиться к нему и ждать. Мы с ним проговорили всю ночь – умнейший человек, дай Бог ему здоровья. Об одном жалею, что не приехал сюда хотя бы на день раньше. Странно человек устроен: порой верит тому, чего никогда не видел, а когда увидит в действительности то, чему верил – начинает сомневаться: возможно ли такое? Это я о себе. Я путанно говорю и непонятно, пожалуй. Видишь ли, когда видишь нечто целое, где каждая ничтожная часть в отдельности больше всего остального, то сложно пытаться что-то объяснить. Когда нет логических цепей, и последовательность событий во времени постоянно рождает только вопросы, то приходится лишь говорить о том, что ты видел и ничего при этом не обобщать, не делать выводы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ РАССКАЗА ОТЦА САВВЫ
Я немного подзабыл, запамятовал: пришел я сюда в августе, а не в сентябре. Хотя, это не важно. Да, я был даже в вашем Мошкино – красивое место. Немного поплутал, конечно, так как с той стороны про Лазорево мало кто знает. Долго шел по полям, по лесам. Видел лосиху с лосенком, кабана видел. Чудесное было путешествие! Слава Богу, случайно встретил, одного егеря (так он представился) и, наконец, по его наводке вышел на правильное направление, так как дорог и троп никаких не было тогда. Я шел вот по той насыпи, по которой вы вчера приехали. Иду-иду, думаю, опять заплутал: поля заросли соснами в полтора-два метра и ничего не видно. Погода была пасмурная к тому же. Увидел верхушку высоких сосен вот той лесопосадки и начал пробираться к ним, так как кроме них – никаких ориентиров. Дошел до этой лесопосадки, сел на поваленную, видимо ветром, березу, отдохнул, перекусил, не зная, что делать дальше. Встал, а ноги старые мои затекли от усталости. Это все с другой стороны стены посадки было. Думаю, пройду, посмотрю на эту сторону. Перешел сюда, на это сторону и вначале направился не сюда, налево, а прямо, пока в какой-то момент не повернул голову и ахнул от неожиданно открывшейся красоты: белый храм с колокольней как будто взмыл над обрывом и висит в воздухе! Сейчас это не заметно, а вот когда станет все вокруг зеленым – увидишь. Я тогда, помнится, аж сел прямо на землю, в траву, и так просидел, наверное, минут двадцать: такая благодать! Только когда увидел человека, который вышел из-за храма и стал разбирать остатки лесов, зашагал, зная, что это Иван. Помню, когда стал подходить уже (Иван был занят работой и ничего вокруг не замечал), словно из воздуха рядом с Иваном возник серебристого цвета с чернением то ли облако, то ли тень. Я даже не понял, что это волк – такой огромным было очертание этой фигуры рядом с человеком. Честно говоря, я решил, что это теленок. И только когда эта тень, словно молния, слетела с обрыва, я засомневался и немного испугался, так она двинулась в мою сторону. Тут я услышал голос Иван: «Бенгур, ты куда?». Обернувшись в сторону своего друга, Иван заметил меня. Он долго присматривался, наконец, с криком: «Отец Савва!» – бросился по лестнице вслед за волком. Вот так мы и встретились с Иваном через тридцать лет.
Иван дал мне в полное распоряжение катакомбы, если можно так сказать, под храмом. Даже смеялся, мол, можешь тут монастырь устроить – над этой идеей я все думаю. Конечно, вначале он хотел меня заселить в этот деревянный свой дом, где ты остановился, но мне неудобно было его стеснять. К тому же, он, как и я, привык к одиночеству, и нам было хорошо так. Иван к тому моменту все строительные и отделочные работы закончил, и мы часто наслаждались от общения друг с другом. Я был удивлен тому, как он знает Библию. То есть знал он не только наизусть, а может еще толково и интересно объяснять язык символов Священного Писания простым языком. Его начитанность меня порой просто поражала! Вот так мы и сидели осенними вечерами в старой котельной, где мы были с тобой вчера, топили котлы, пили чай и разговаривали. Мы говорили обо всем, кроме жизни самого Ивана: он не любил вспоминать прошлое, живя только будущим днем и наслаждаясь любой работой, которую он делал. Так было вплоть до того рокового момента, когда он уехал заказывать колокола для храма.
Теперь я возвращусь снова в тот день, когда я пришел сюда, в Лазорево. Мы обнялись вон там, с той стороны речки, где заканчивается поле и начинается луг. Я встал на колени перед Иваном и плакал от радости и счастья. Он подбежал и также встал передо мной на колени, и мы обнялись. Волк, который подбежал до Ивана и встал в метрах пятидесяти от меня, так и стоял, словно изваяние, и смотрел прохладно на нашу встречу. Впрочем, он всегда такой. Потом мы молча поднялись сюда: слова нам были не нужны в тот момент. Иван подвел к входу в храм и сказал: «Войди и прими мою работу, а я подожду тебя внизу возле родника».
Я тогда не понял, почему это он не хочет вместе зайти в храм…. Дальше со мной произошло то, что произошло с тобой: я вышел через час из храма и спустился сюда. Вот так мы сидели с ним тут молча очень долго, пока Иван сам не стал говорить про Михаила (так он его назвал), который сотворил образ Спасителя на стене в левом приделе. Оказывается, этот Михаил приезжал к нему за интервью из редакции журнала «Репортер» и уехал буквально за несколько часов до того, как я появился в Лазорево. Видя, что Иван очень сильно занят и не очень-то рад давать интервью, Михаил предложил свои услуги иконописца в обмен на его, Ивана, рассказ о своей прошлой жизни. Ивану это предложение понравилось, так как внутри кроме белых стен к тому моменту ничего не было. Правда, и сейчас там белые стены, только теперь ничего невозможно туда добавить. К тому же он решил, что если журналист и испортит стену, то всегда можно сверху зашпатлевать и закрасить. Михаил, единственно, что попросил, так это не смотреть и не заходить вовсе в храм в течение всего времени его пребывания, пока он не закончит свою работу. Иван был занят наружными работами, и потому спокойно на это согласился.
Так прошли три дня. Днем и Иван, и Михаил трудились с утра и до вечера, а во время обеда и вечером вели беседы. Вернее, Иван вспоминал свою жизнь, чего он, к слову сказать, не любил, и рассказывал Михаилу. Воспоминание – это всегда хирургическая операция своей прошлой жизни. Иван рассказывал Михаилу о ней и все сильней и сильней чувствовал: почва у него уходит из-под ног, а почему – не мог понять. Открывались давно успокоившиеся раны, остро почувствовалось уходящее время и ненужность храма, когда его не станет на этом свете. Оглядывая местность вокруг храма, Иван вспоминал, как тут созревали хлеба, когда в первый год начали рыть котлован скреперами. А что сейчас? Все поля заросли, где соснами, где просто дурнолесьем из ивы, ольхи и мелких кустарников. Разве к этому он стремился, мечтая построить храм в память о Вере и о своей любви к ней, в память о семьи Веры и своей семьи, в память о тех ребят, что полегли в бою в далеком восемьдесят пятом?
Когда настало время прощаться, Михаил объявил, что он сделал свою работу, как и обещал. Он, как и Иван меня перед этим в первый раз, проводил его до входа, а сам остался. Что там конкретно с ним произошло – я не знаю, как и не знаю того, что произошло с тобой вчера, как не хочу и не знаю как, объяснить то, что со мной произошло, когда я впервые увидел Христа на кресте. Только один раз, именно в тот день, когда я спустился из храма, и мы сидели тут вот, он, видя мое душевное смятение, рассказал, как он вышел сегодня утром из храма и валялся на земле, катаясь среди лопухов и ревел.
«Господи! Господи! – кричал он в слезах с мольбой, повторяя одно и то же – Не сделал ничего благого в своей жизни!»
Иван с удивлением тогда отметил, что Бенгур единственный раз в жизни облизал его лицо, которое было в слезах и грязи. Тогда он успокоился, и, опять же, Бенгур повел его обратно к Михаилу. Когда они подошли к журналисту, то волк, встал на задние лапы, и положил передние на плечи Михаилу, словно пытаясь обнять гостя. Иван даже испугался вначале, думая, что волк хочет вцепиться в горло журналисту и хотел крикнуть, но застыл в немом удивлении, когда человек и волк действительно обнялись. После этого Бенгур подошел к Ивану и сел возле его ног. Михаил же, подойдя вслед за волком к его хозяину, обнял его и сказал:
«До свидания. Может, случится так, что еще увидимся. У тебя очень умный волк: если что будет непонятно, его вой тебе покажет правильный путь – прислушивайся, когда будешь пребывать в тишине. Мне было очень интересно общаться с тобой. Теперь жди появления журнала. Напоследок я хотел вот еще что спросить: какие мечты живут в твоей душе, когда ты считаешь, что большая часть жизни прожита?»
«Да, прожита. Только, мне кажется, что все в пустую: храм никому не нужен, службу нести некому, я и сам чувствую себя не очень. Вот бы если сюда пришли люди, хотя бы несколько человек и вдохнули жизнь в эту деревню. Жаль, что моя жизнь заканчивается, а так, была бы моя Вера, построили бы мы с ней дом и…. Я почти забыл, какая она была при жизни».