Храм над обрывом
Шрифт:
Вот так, этот журналист уехал, а после обеда появился я. И все это в течение одного дня. Да, эта фреска очень необычна – ты, наверное, заметил? Иван говорил, что у него были приготовлены краски и все, что полагается для писания икон: он зимой еще до этого договорился с двумя иконописцами из Софрино, что они в начале лета начнут расписывать храм, но у них что-то не сложилось и все осталось так, как есть. Эти мастера дали список всего, что надо приготовить – и Иван приготовил, но Михаил к ним даже не притронулся, хотя вначале и спрашивал про наличие красок и кисточек. Если присмотреться к технике нанесения изображения, то мне кажется, что там нет этого самого изображения, как бы ни странно это не звучало. У меня такое чувство, что где-то там спрятан проектор и картина проецируется на поверхность белой стены. Я понимаю, что несу чушь, но это мое восприятие этой «фрески», как ты сказал.
Я повторюсь: не хочу ничего анализировать и препарировать, так как любые мои объяснения будут ложны. Поэтому я расскажу, что было дальше.
Я чуть ли не со следующего дня занялся заказом необходимых для начала службы вещей. Отец Феликс сюда приехал
Однажды, в конце ноября, рано утром я поднялся по лестнице к храму. Осень тогда была холодной, но снега не было. Подхожу к дверям, открываю, а на полу лежит журнал «Репортер». На обложке – наш храм на фоне леса и голубого неба. Я решил, что Слава-почтальон постарался нас обрадовать, только удивился тому, что он не побоялся Бенгура и пришел так рано. Он до этого всегда издали присматривался на предмет того, есть ли Иван рядом с храмом – так, на всякий случай, – и только после этого появлялся здесь. Как оказалось, журнал к нам принес не он. Может, курьер какой-нибудь специально по заказу того журналиста – не знаю. Я взял этот журнал и отнес вниз, в котельную. Там его оставил и забыл. Храм здесь необычный и служба тогда была необычная, которую я проводил. Она проходила по сокращенному варианту, если можно так сказать, но это только между нами. Обычно минут через пятнадцать появлялся Иван, и мы с ним вместе молились. Все было обычно в тот день. После службы мы пошли с тачкой за дровами, потом затопили печку в деревянном доме, попили чай и только тогда я вспомнил про утренний журнал. Я поделился с Иваном своим удивлением по поводу странности его появления, мол, может, у Славы случилось что, если он так рано принес журнал. Иван тоже удивился, сказав, что он, как правило, один журнал или один номер газеты никогда не приносил: дорога же не близкая из Кузнецово до Лазорево. Я после утренней службы всегда немного отдыхаю – есть у меня такой грех. Тогда я тоже прилег на первом этаже, как обычно, а Иван, пожелав мне приятного отдыха, пошел топить котлы под храмом и заодно полистать загадочным образом появившийся журнал со статьей о нем.
Когда через час я спустился вниз и зашел в котельную, то, увидев Ивана, решил, что с ним случился приступ: он время от времени жаловался на боль возле сердца, где у него остался осколок. Иван сидел на скамейке, прислонившись к стене, и смотрел в одну точку, а на полу, рядом с ногами, лежал развернутый журнал. Я подбежал и взял его за руку:
«Иван, что с тобой? Может, скорую вызвать?»
«Не надо, отец Савва, – спокойно сказал он, глядя все так же в одну точку на стене. – Мне врачи не помогут».
Я не понимал, что с ним случилось.
«В журнале, может, не так про тебя написали?» – спросил я, не зная, что говорить.
«Да, журнал. Где он?!» – вдруг вскрикнул он, отчего я довольно сильно испугался: не помутнение ли рассудка?
Тут Иван заметил, – не знаю, как сказать: злополучный или благополучный, – журнал под своими ногами и смутился, увидев мой растерянный взгляд. Он поднял его с пола, открыл тыльную сторону задника обложки, – я не видел, что там было запечатлено, – и долго смотрел на эту страницу. Я даже подумал, что Иван хочет мне показать то, из-за чего он пришел в состояние, близкое к безумию, – но напрасно: он резко закрыл обложку, скрутил в трубку журнал и, резко вскочив, открыл дверцу топившегося котла и бросил его в огонь. Я не успел ничего ни сказать, ни сделать – все произошло так стремительно. Иван, после того, как бросил журнал в жерло печки, опять застыл и стал смотреть, как лист за листом страницы скручиваются и пожираются пламенем. Только тогда, когда от журнала ничего не осталось, Иван медленно закрыл дверцу и уселся на скамейку опять в том же положении, в каком я нашел его, зайдя в котельную. Я сел рядом с ним и стал ждать, что он скажет. Иван молчал, и лишь его прерывистое дыхание, которое появилось у него за неделю до его отъезда, да легкое потрескивание дров в горниле котла, нарушали мертвую тишину.
– Отец Савва, – наконец заговорил Иван, – мне надо ехать в Москву. Ты только не спрашивай ничего, ладно? Я сам пока ничего не понимаю, но так надо. Покупатели на Верину квартиру есть. Меня и риелтор все торопил приехать – вот и поеду. Колокола закажу там же, в Москве. Я тебе говорил про мастерскую на Каширском шоссе – там все рядом. Да, знаю, дороже, но попробую договориться. В крайнем случае, какой-нибудь из колоколов из набора оставим на потом.
Я слушал и ничего не понимал: какая связь сгоревшего журнала, где написали про него, с состоянием моего друга? И почему эта преждевременная поездка, если квартиру и так обещали продать без него и перечислить деньги на его счет, да еще в Москву? Что колокола, что доставка – в столице были значительно дороже. Можно было подумать, что Иван, чувствуя неминуемое, хочет в последний раз увидеть то место, где был счастлив недолгое время в своей далекой молодости, но он, с другой стороны, ездил в Москву в начале лета. Других же версий у меня не было, хотя понимал, что настоящая причина в журнале, но какая именно – оставалось загадкой.
– А как же Бенгур? – спросил я, не зная, что говорить. – Он меня не съест?
– Я с ним поговорю, чтобы тебя он не смел есть, – как-то измученно улыбнулся Иван и грустно посмотрел на меня. – У него еды много в лесах – за него не беспокойся. Он умнее некоторых людей. Ты тут будешь под его охраной. Когда я буду в отъезде, ты его даже видеть не будешь.
Больше я не стал ничего спрашивать, уважая просьбу Ивана; лишь, видя его состояние легкого помешательства, старался быть постоянно рядом с ним. Так прошло три дня. Наступило утро расставания. Как раз в ту предшествующую ночь выпал небольшой снег. Я помню, как мы с Бенгуром провожали его до конца той лесопосадки. Вернее, я дошел до той дальней большой сосны, а волк пошел дальше с ним, и Бенгура я не видел до возвращения Ивана, хотя следы его попадались вокруг постоянно, и даже событие, которое произошло на следующий день, никак не повлияло на поведение волка. Я говорю о появлении в Лазорево китайской пары. И как ни странно, они свое прибытие сюда объяснили со статьей в том же снова номере журнала. Денис и Лена – настоящие их имена Динг и Лян Годун – это совсем другая история, и ее тебе они сами расскажут. Им, горемычным, случайно попались за две недели до этого вырванные листы из этого самого журнала, где была статья про Ивана. Они то ли в колхозе где-то работали на границе чуть ли не с Китаем, то ли в тепличном хозяйстве, но в целом, жили без всяких перспектив, и, прочитав, что человек один живет в лесу и строит храм, решили приехать к нему. Денис сам крещеный – у него дед был глубоко верующим, что было очень непросто в Китае в его времена. Впрочем, я отвлекся на наших Годуновых. Ты поговори сам с Денисом как-нибудь о его жизни – узнаешь много интересного.
Так вот, Иван вернулся обратно через шесть дней, а конкретно – 3 декабря, и был он не один: его буквально на себе дотащил до Лазорево Игорь…. Я сам не видел – Денис мне рассказал. Ко мне тогда приезжал наш епископ, чтобы посмотреть храм и привезти кой-какую утварь. Он приехал с утра, помнится, а потом я поехал провожать его до Кузнецово: для епископа машину Лежнин специально выделил – большой трехосный КАМАЗ. Я туда ехал, а обратно шел пешком – так и опоздал…
Отец Савва задумался и замолк. Я даже подумал, что ему стало плохо, так как мы сидели на самом солнцепеке, и стало совсем жарко. Я встал и стал, черпая ладонью, пить воду из родника. Вода оказалась действительно очень вкусной. Поняв, что монах просто глубоко задумался, я успокоился и начал с интересом осматривать отделку родника. Дорога проходила по берегу выше уровня речки метра на два, а от кромки берега до края дороги возле беседки было с метра три. На этом не слишком крутом, но и не слишком пологом террасном склоне, примерно посередине, выходил миниатюрный тоннель, искусно выложенный из полнотелого кирпича. На входе к кладке была прикручена бронзовая сетка, – по крайней мере, мне так показалось, что это именно бронза, – чтобы внутрь жерла не попадал мусор, и не забредала разная живность. По обеим сторонам от выхода этого мини тоннеля все было также выложено таким же красным кирпичом в форме буквы «П» и составляло единое целое. Желоб, по которому вода текла до речки, а также площадки, вокруг него по обе стороны, были тщательно и аккуратно забетонированы так, что не было никаких трещин. Я залюбовался тем, как такая вроде бы мелочь, если сравнивать с храмом, сделана с такой любовью и с таким трудом. Странное существо – человек! Один от любого пинка жизни уходит в уныние и ставит крест на себе, другой уходит из-за лени в праздность и тоже губит себя, отравляя жизнь близких. А вот так, как прожил жизнь Иван – возможно ли такое? Какую силу духа надо иметь, чтобы не то что этот величественный храм построить, а всего лишь, например, обустроить этот родник вот так? Люди, как правило, не всегда те, кого они пытаются играть. Как мы оцениваем и характеризуем тех, с кем нам приходится жить, работать или просто ехать в течение ночи в одном купе в поезде? Когда нас спрашивают о том или ином человеке, мы пользуемся стандартным набором слов: честный, порядочный, культурный и так далее, если это положительный персонаж; или же непорядочный, бесчестный, липкие жирные волосы, гнилые зубы с плохим запахом изо рта, если нам тот или иной персонаж не нравится. Но это все субъективная оценка, а как оценить объективно человека – возможно ли, дано ли? Вот Иван построил храм и вокруг него, среди этой лесной пустыни, возрождается жизнь. Вот конкретно я, когда он ездил в Москву, встретил бы его там где-нибудь – заросшего, может быть, небритого; может, быть от него плохо пахло; может быть, был одет не очень опрятно – как бы я себя повел по отношению к нему, если б даже и узнал? Не знаю, не знаю. Кто он чеховский эстет, у которого все внешне прекрасно – не варвар ли? А кто я? Не такой ли варвар-эстет и есть? Все жизнь положил для укрепления обороны нашей страны, получал за это награды, мне пели дифирамбы за мой якобы талант конструктора и организатора, а что конкретно оборонять, если даже своя деревня исчезла из карты и не числится в списках, словно неизвестный солдат, погибший в бою. Тут я вспомнил слова генерала Лежнина про то, что прошлой осенью он подготовил фундамент для дома.
«Черт возьми, надо тоже построить дом! – Вдруг осенила меня сумасшедшая идея, и я почувствовал, как что-то загорелось внутри и стало тепло и легко: так было, когда я уезжал из своей деревни навстречу неизвестности, выйдя на свой путь. – Можно на том месте, в Гарях, где стоял дом, а можно и здесь, среди людей, которые стали почти родными для меня. Впрочем, я не знаю, как они смотрят на меня…».
Тишину разорвал глухой звук автомобильного сигнала сверху, прервав сумбурные мои мысли. Отец Савва оживился:
– Должно быть, это – Максим. Соня сказала, что он обещал к обеду вернуться. Пойдем наверх.
Я еще раз зачерпнул ладонями воду из родника и сделал несколько глотков.
Мы с монахом поднялись наверх и обошли храм, чтобы посмотреть и удостовериться, что это действительно приехал Максим. Нам повезло выйти из-за колокольни именно в тот момент, когда Максим и Соня подбежали друг к другу и обнялись, затем Максим взял свою супруг на руки и закрутил, словно заправский премьер в балете свою приму.