Хроника одного полка. 1915 год
Шрифт:
– А вы?
– Вот уж не время, возразил я ему. Теперь такой сумбур всюду, такие всюду трения, а вы хотите в эту пору бросить наших архиереев одних… Плохую услугу вы окажете церкви, сказал я ему. Это надо будет сделать, но только не сейчас.
Отец Илларион распрямился, поджал губы и кивнул. Отец Георгий говорил взволнованно, редко с кем в Ставке можно было разговаривать так откровенно. Он встал и потянулся к самовару, отец Илларион попытался опередить, но отец Георгий жестом остановил его:
– Что вы, батюшка, что вы! Давайте-ка я вам горяченького добавлю… Пока суд да дело, у меня образовалось часа полтора свободного времени.
Отец Георгий налил из самовара в чайник
– Прекрасное это дело, – сказал он, уже успокоившись, – когда не надо спешить хотя бы час-полтора, да чашку чаю… Вы-то в Сибири небось всяких лесных заварок знаете, ягод сушёных да трав?..
Отцу Иллариону при упоминании о лесных заварках взгрустнулось.
– Да, там у нас и брусника, и морошка…
– Ну вот, а здесь только что земляника да крендельки с маком…
Они стали пить чай и молчали.
– Государь после снятия Саблера и назначения Самарина две недели тут пребывал, в Могилёве… в столицу не возвращался, – вдруг промолвил отец Георгий, не поднимая задумчивых глаз от чашки с чаем.
– Отчего? – спросил отец Илларион.
– Неловко говорить, но, как мне сказали в свите, чтобы гнев государыни пересидеть.
Отец Илларион только покачал головой и подумал: «Суета сует и вечная суета!» – и почему-то ему вспомнились стоящие в ряд открытые гробы, на которые он смотрит через дымок от кадила, а в них с прозрачными лицами лежат убиенные драгуны его полка, а за каждым гробом стоит мать, жена, домочадцы и чада мал мала меньше. И молчат.
Письма и документы
«Дорогой мой Аркадий!
Как же от тебя давно нет писем!
Но извини, это я расчувствовалась.
У нас всё по-прежнему.
Начну с Полинушки. Она такая стала умница и красавица. Ей уже почти три месяца. Уже вовсю сосёт кулачек, тетушка утверждает, что вот-вот начнут резаться зубки. Всех узнает, и всем улыбается. Такая упитанная, не знаю в кого, хотя тетушка говорит, что ты был такой, а ты и сейчас такой, только очень вырос. Шучу! Только мне очень грустно и Жоржик приходит ко мне, молчит и сидит рядышком. Ничего не спрашивает, но так иногда заглянет в глаза, что обрывается сердце. Очень давно от тебя нет писем. Он молчит, а я знаю, что он прочитывает от корки до корки и «Русский инвалид» и все бюллетени и ужасно боится найти там твою фамилию, а мне ничего не говорит, кроме как – ты мама не волнуйся, всё будет хорошо. Он уже совсем взрослый и я боюсь, что, как некоторые другие мальчики, попытается убежать на фронт. Я ему говорю, что сейчас он старший мужчина в семье и за всех нас женщин отвечает. Он от этого становится ещё серьезнее. Мне его так жалко, он же ещё совсем не взрослый, как Софья говорит – дитё малое, а уже столько на нём ответственности.
Погоды стоят на удивление. Днём сухо и совсем нет ветра, даже поверить трудно. А иногда на всю ночь зарядит дождь и бьёт по крыше и подоконникам, не даёт спать.
Тетушка жалуется, что всё стало очень дорого, если бы не старые её друзья, мы бы уже забыли, что такое сахар и коровье масло. Да и с молоком перебои. Но у нас всё есть. Очень надеюсь, что у тебя всё в порядке, на самом деле – не знаю что думать.
Помнишь, я тебе рассказывала, что на Венце видела полковника без руки на белом арабском жеребце, ты ещё определил, что это, возможно, полковник Розен? Но ты не смог с ним встретиться. Помнишь?
Это, действительно, оказался полковник граф Розен, Константин Федорович. Когда ты приехал в отпуск, его в Симбирске не было, потом говорили, что он в Казани по медицинским делам. Оказалось, в Казань из Тверского какого-то
Я перестала ходить на Венец даже просто гулять. Если это правда, не хочу видеть этой картины. Очень всё это страшно.
Сейчас много в Симбирске раненых и увечных, даже появились нищие в солдатской форме, стоят на углах и просят подаяния, как герои великой войны. Открываются один за другим госпиталя, через город идут маршевые роты и появились военнопленные – австрийцы и немцы. Но никого не жалко, потому что все живут трудно. А с другой стороны, жалко всех.
Слава Богу, других новостей нет.
Только жду от тебя, мой дорогой, мой родной, что ты живой и здоровый!
В этом письме посылаю тебе письмо нашего Жоржика.
Дорогой и любимый Папа!
Сим докладываю, что закончил в классах на 10 и 11-ть. По поведению получил высший балл. Все предметы мне нравятся, в особенности история Государства Российского, ибо она вся геройская.
Дорогой и любимый Папа, скорее возвращайтесь домой с Победою.
Мы все Вас ждем с нетерпением.
Ваш сын,
Кадет 6-го класса,
Георгий Вяземский.
Августа 19-го дня сего 1915 года.
Гор. Симбирск.
Командиру 22 драгунского
Воскресенского полка подполковнику Вяземскому А.И.
Сим ходатайствую за вахмистра Первого эскадрона Четвертакова, Иннокентия Иванова, георгиевского кавалера, о необходимости предоставления ему отпуска с возможностию посещения им родственников, проживающих в Иркутской губернии, село Лиственничное. Полагаю, что вахмистр Четвертаков своим геройством заслужил отпуск и может провести его дома, независимо от дальности проживания, в то время как полк находится на отдыхе и пополнении.
Одновременно довожу, что в семье Четвертакова случилось серьезное несчастье, связанное с возможным изнасилованием его жены Четвертаковой Марии Ипатьевой (в девичестве Иволгиной). Так же довожу об этом факте, как необходимом, для его проверки и расследования. Если верить слухам несчастье произошло с ней на железнодорожной станции Байкал, где вышеупомянутая Четвертакова (Иволгина) временно работала станционной поденщицей. Преступниками могут быть сопровождавшие маршевую роту из Читы два офицера, имена которых остались неизвестными. Известно то, что это могло произойти в июле-месяце 1914 года, вероятно после объявления мобилизации, поскольку она от этого родила в апреле или мае сего года. Полагаю необходимым снять показания с Четвертакова, откуда он узнал об этом происшествии, телеграфировать жандармскому начальнику Иркутской губернии и опросить священника села Лиственничное отца Василия (Еремина). В настоящее время, как явствует из личной переписки, отец Василий и его семья по-соседски оказывают помощь Четвертаковой и, полагаю, может знать о том, что с нею случилось.
Прошу не отказать.