ХРОНИКА РУССКОГО
Шрифт:
Привилегия дворянству и городам - Потемкин и кн. Вяземский. "_Нравы умягчаются, сердца распущаются; роскошь во младенчестве_": все это живо и верно изображено; слог самоучки, выучившегося писать до Карамзина, но по французским образцам, из коих превозносит Вольтера, Руссо, Бюфона - и особенно Мерсье! Есть какая-то оригинальность, хотя и не всегда правильная. "_Буйная жизнь_" его в Малороссии и в Петербурге носит яркую печать века.
– Мы должны дорожить этою верною картиною старого быта русского: кто иной передаст нам его, особливо в низшем или среднем слое общества, в коем жил, гнил и погибал Винский. Описывая законодательство Екатерины, и именно комиссию для проекта нового уложения, под заглавием "_Русские Фоксы и Шериданы_", Винский сообщает важный исторический факт: "Из всего происходившего в сей комиссии достопамятнейшим может почесться публичное прение кн. Щербатова с депутатом Коробьиным, которое прекращено было без дальних пустословий, объявленною чрез Вяземского волею государыни.
– Рукопись императрицы, положенная в драгоценный ковчег, отдана для сохранения в Сенат, сочинение же законов под разными начальниками продолжается и по сей день" (Винский писал во время Розенкамфа).
Сосланный, по лишении дворянства, в Оренбургскую губернию, Винский провел там большую часть жизни своей и кончил ее там же: тут началось его нравственное возрождение с молодой, милой женою, последовавшей за ним, вопреки всему, в ссылку. Винский начал заниматься
19 февраля. Вчера опять был я на двух вторничных вечеринках и на первой узнал, что профессора Росси назначают если не послом, то органом дипломатическим Франции в Рим. Многие будут сим назначением недовольны. Вы знаете, что Росси, родом из М., был во время итальянских смут приговорен папским правительством к смерти, укрылся в Женеву, где сначала читал лекции дамам; мало-помалу овладел умами женевцев, приобрел право гражданства и наконец введен был в совет государственный и был одним из деятельнейших правителей _протестантского Рима_.
– Но помыслам его честолюбия было тесно в швейцарском кантоне: около 1830 года он переехал сюда, и под покровительством Броглио, написавшего в "Revue Franchise" Гизо превосходную статью о его теории уголовного права, Росси получил натурализацию (право гражданства), потом кафедры права и политической экономии - не без упреков тогдашней оппозиции мнимому пристрастию тогдашнего министерства к иностранцу, - здесь отличился он как один из весьма немногих профессоров, достойных сего титла, _юная Франция_ стекалась на его лекции: мне нравился особенно курс его о государственном праве. С кафедры нетрудно было ему попасть в Академию, потом в государственный совет; в совет университетский и наконец в камеру перов, где он еще недавно сражался под знаменами Вильменя, следовательно, против иезуитов и компании. Единогласно приписывают ему тонкий и хитрый ум, сведения необыкновенные, и талант вкрадываться в сердца людей: король имеет к нему личную, особенную доверенность; одни старые приятели упрекают его в крайнем эгоизме, особливо его прежние соотчичи и единомышленники говорят о нем, что он зазнался; но - sic iter ad astra!
– Прямой полет к солнцу принадлежит одним орлам.
– Назначение его - предмет всеобщего разговора.
1845, 14 февраля. Париж. Вторник провожу я обыкновенно у Лютерота и у Ц‹иркур›. У первого нашел протестанта-ирландца, на сих днях возвратившегося с семейством из Италии; на сардинской границе, несмотря на все его упорство, отняли у него английскую Библию и не позволили ему следовать христианскому правилу: "В законе твоем поучуся день и ночь!". Ирландец узнал на границе, что предписание о невпуске Библии в сардинские владения недавно возобновлено с необыкновенною строгостию. Библию его отослали в Женеву, где ему ее возвратили.
– Перед нами лежала рассказчица подобных действий на другом краю римского владычества: книга Боррова "La bible en Espagne". Многие обвиняют автора в юмористическом изложении столь важного предмета; но дело в том-справедливы ли факты? Книга расходится по всем рукам, к досаде некоторых фанатиков; но давно уже ни одна книга не производила такого ожесточения во всех толках, как Michelet. Le Normand посвятил ей всю 8-ю лекцию свою в Сор- бонне (или в College de France) и напечатал ее в тетрадках своего исторического курса.
– В "Сеятеле" найдете вы прекрасные замечания на статью закулисного пустомели, Jules Janin, в "Дебатах" о сей книге: кто его просил вмешиваться не в свое дело!
– "Revue des Deux Mondes", "Revue de Paris", почти все журналы оппозиции проклинают или превозносят автора! во всех аристократических и политических салонах - вчера у дюшессы Розен и у Ламартина - только о ней и речи! Между тем Michelet торжествует, а товарищ его - в борьбе против иезуитов и на кафедре провозглашает, что он опередил самого Michelet в его образе мыслей против иезуитов и готов подвергнуться всякому гонению. Между тем проповедники _единства церкви и религии любви_ скачут из Парижа в Лион, в Марсель - и на проповеди их стекаются толпы не народа, а аристократии по рождению и по капиталам. За неделю ускакал отсюда Лакордер, и уже вчера слышали мы, что в Лионе тысячи слушателей восхищались им! В это время дочитал старшина доктринеров и профессоров, глубоко остроумный Royer-Collard, коего словцо действует и на политику, и на литературу, - книжку Равиньяна о иезуитах, и сказал: "Pauvre jeune homme: il a la candeur de se croire Iesuite!".- Вы читали послание кардинала Бональда в "Дебатах" против Дюпеня и канонических брошюр его и, конечно, заметили ошибку в имени Местра, сделанную редактором статьи, вероятно, не читавшим Иосифа, а только Xavier Мейстера: при сем случае одна дама заметила: "C'est comme qui dirait Jean Jacques Voltaire!".
По моему мнению, лучшая из ультракатолических Revues "Le correspondant", paraissant le 10 et 25 de chaque mois, вмещающий: Religion, philosophic, politique, litterature, sciences, beaux-arts. Главный издатель-приятель мой Вилькс; участвующие: Lenormand, профессор и автор книги "Sur les associations religieuses", выходившей по частям в "Корреспонденте"; Carne, депутат оратор, автор книги о Германии и проч.; Champagny, сын наполеоновского министра, автор превосходной истории кесарей, недавно (10 января) напечатал прекрасную статью "L'Eglise et ses adversaires en 1825 et 1845". Не разделяя всех мнений его, я читал ее с большим наслаждением. Я бы желал сделать ее известною в Германии, ибо подобные рассуждения заслуживают не такое безмолвие и не такие ответы, какие встречаем в легких, а иногда и в тяжелых "Дебатах". В одном "Сеятеле" найдутся достойные состязатели! И факты церковной статистики или литературы представлены с выгодной стороны и к утешению благомыслящим! Оборот умов или сердец от Вольтера к церкви в последние 20 лет примечательный: во время Бурбонов, покровительствовавших церкви и иезуитам, перепечатывали Вольтера и Гельвеция, теперь Боссюета, отцов церкви, подражание И. X. Перепечатывают даже Фому Аквинского, но Кондорсе уже не читают.
– Так, - а Блуждающего жида?-Недавно подслушал я герцогиню Ноаль; она признавалась, что не позволяет домочадцам своим касаться "Дебатов", потому что в них les drames inconnus; у нас случилось то же самое: журнал передавался из салона в лакейскую, где пожирали его горничные; теперь брат прячет его, как мышьяк!
В этом же "Корреспонденте" помещают иногда статьи и гр. Монталамбер; в последнем номере начало нового романа m-me d'Hautefeuille (Анны-Марии, автора "Fleur de lys" и проч.): "La famille Cazotte". Напомню вам о самом Казоте словами автора. Во всех гостиных Парижа ходил слух о странном предсказании Казота; впоследствии рассказ об нем найден был в бумагах
– Между тем некоторые свидетели, слышавшие предсказание, еще тогда же говорили об нем, "хотя не верили ему". Сочинительница исторического романа посвятила его сыну Казота Сцеволе, который доставлял ей материалы об отце, о его жизни и особенно об главнейшем из его пророчеств, Лагарпом описанном. Она напечатала и письмо сына к ней, в коем он не только одобряет ее, но находит в исторических портретах величайшее сходство; вот слова Сцевола Казота к m-me d'Hautefeuille: "В рассказе вашем неистинно- только одна рамка, но судя по верности, с которою вы представили моего отца, мою сестру и маркизу де Ла-Круа, кажется, в изображении вашем я свиделся с самою маркизою де Ла-Круа, и все, что она говорит у вас, все, что говорил мой отец, - все это я слыхал от них самих", и т. д. Свидетельство неподкупное сына дает роману прелесть истории. Уверяют, что в последующей главе революция описана со всеми ее ужасами. "Грозная и разрушительная, она упала на нас, как снежный обвал спадает с горы неожиданно и неумолимо ниспровергая все на пути своем".
– И еще два слова женщины, которая написала с глубокою верою милые поверья средних веков: "Я верю, что и революция не осталась без плода для нас, ибо мы стали лучше, чем были прежде. Я не люблю громовых ударов; но когда они минуются, - позвольте мне думать, что воздух стал чище".
– Вы прочтете в 1-й главе предсказания Казота уже в его деревенской жизни, сбывшиеся над Франциею. Маркизша de la Croix играет в них важную роль, и ее называют последовательницею иллюминизма Сен-Мартеня; в фактах, как сказывают, много правды; но Сен-Мартень никогда не был иллюминатом или последователем Вейсгаупта, и Анна Мария вероятно приписывает наобум ученику Мартинера-Пасквалиса и Якова Бема теории баварских мечтателей.
– Но Казота и дочь его увозит комиссар du salut public: деревенское жилище его сбираются грабить - добрые поселяне.
Итак до следующего номера; в этом есть еще две-три статьи примечательные, например "Des divertissements publics", того же профессора ультрамонтаниста, Ленормана: в ней благие советы префекту полиции - Делесеру, коего деятельность Ленорман хвалит, хотя Делесер и кальвинист! Он нападает не столько на театры, сколько на бал, сперва возникший в малых театрах - "pour arriver enfin a troner au centre d'un etablissement que couvre le nom de Louis XIV et qu'ont honore le genie des Gluck et des Sachini (l'opera)". Странная слабость ума человеческого! В шумных и, конечно, нескромных забавах парижской и иностранной публики справедливо видит автор-историк и моралист в одно время разврат во всей утонченной наготе его: и в то же время как бы в противоположность ему - указывает на первого развратителя Европы и вселенной.
– Лучше кончить словцом персидского посла в Париже: должно быть, эти люди очень сходны, что должны сами себе плясать!
Правда, что для мусульманов - "il n'y a pas d*outrage comparable a cet envahissement de leurs personnes".
Передайте от меня г. Шевыреву, что в сем же номере "Корреспондента" напечатана новая статья известного ему дантиста профессора Озанама "Des sources poetiques de la Divine Comedie". В "Edinburg Review" напечатана о сем же диссертация Фосколо; после книги Озанама "Dante et la philosophic Catholique du moyen age", Labitte напечатал статью о "Божественной комедии" до Данта. Озанам в сей новой статье рассматривает - в чем именно состоит оригинальность "Божественной комедии"?
– Я люблю Озанама за сильную горячую веру его в средние века, за одушевленный живым словом энтузиазм его на кафедре: но не разделяю его литературного и прочего ультрамонтанизма. Он знаком и с германской словесностию и говорил на лекциях о ее старинной поэзии (Niebelungen и проч.), беспристрастно последуя во многом "Истории немецкой словесности" Гервинуса, на которую я когда-то указал ему: Бутервек был вряд ли ему известен; я не забуду торжества его перед 12 экзаменаторами в числе коих: Вильмень, Фориэль, Кузень, Лакретель и другие знаменитости того времени.
– Озанам заставил самого Кузеня признаться, что он, выслушав его ответы и возражения всем и каждому из них, признает в нем не ученика, а наставника в той обширной, хотя и частной области средних веков, которую обнимала Дантова универсальность.
– В 17-м столетии было три, в 19-м более ста изданий Данта! открыли предшественников божественному поэту - в XII столетии. Видение монаха Альберика.
– "Ныне, - говорит автор, - пустыни средних веков населяются и светлеют, "Божественная комедия" хотя и не перестает еще господствовать над поэтическими зданиями, ее окружающими и поддерживающими, но вкруг нее видно бесконечное множество подобных изобретений; длинный ряд рассказов того же рода восходит к предыдущим векам, и встречается более или менее во все времена, свидетельствуя, таким образом, об одной постоянной заботе человеческой мысли".
Сравнив поэму Данта с римской базиликой, Озанам начинает характеризовать эпоху, приготовившую это чудесное явление: "В 13-м веке поэзия не пряталась в одинокую мечту флорентийского гражданина, она была везде, она жива в делах того времени, когда совершались последние крестовые походы, когда являлись высшие усилия борьбы между духовенством и империей: падение Фридриха II, призвание святого Людовика, апостольство св. Франциска и Доминика.
– Когда провидение рассеивает великие события, я знаю, что тогда зарождаются великие мысли. Такая мысль основала Кельнский и Флорентийский соборы, была вдохновением Монтрельев, Николаев Пизанских и Чимабуев, она, наконец, жила в рассказах, возжигавших веру, мужество и любовь к отечеству. Из каждого подобного повествования образовывалась эпопея. Необъятное множество этих эпических рассказов удивило новейшую науку. Посреди такого очарованного мира проснулся гений Данта".
– Далее Озанам указывает на внутренний источник его поэзии: "В сокрушениях сердца разбитого, изорванного, перевернутого до дна, в угрызениях совести, в безутешных слезах, вижу я рождение поэмы.
– Уже со смерти Беатрисы вдохновение владело поэтом. Данте предположил себе сделать для возлюбленной сердца своего то, чего еще никто не делал для другой!..". Вот происхождение "Божественной комедии"!
… В субботу, в салоне Ламартина, удалось мне присоседиться к Sophie Gay, к автору "Парижских салонов", в коих сияет красотою и любезностию и дочь ее Girardin, также составляющая современную, салонную хронику; мы часто встречали друг друга, но никогда еще не вступали в такой оживленный и продолжительный разговор. Sophie Gay давно в свете и пережила революцию, реставрацию и красоту свою! Но в глазах еще сверкает огонь, воображение не потухло, память верна; она еще женщина и автор и, следовательно, пристрастна и самолюбива. Она была богата, бывала в Англии и помнит тамошнее и здешнее общество; была дружна с корифеями оного; следила за их воспоминаниями и с пером в руках; рассказала нам многое о Сегюрах, из коих один был послом при дворе Екатерины и обер-церемониймейстером при Наполеоне, другой - историк; обещала показать мне письма их. Исчислила нам toutes les bonnes fortunes de Chateaubriand, - описала характер Бенжамена Констана, страсть к нему m-me Сталь, которая жила в ее доме и скончалась в ее постели. Она уверяет, что Бенжамен Констан никогда страстно не любил Сталь, но желал быть ее супругом из одного чванства: он преследовал ее, она любила его, но не соглашалась быть женою. Самолюбие его раздражалось, и он, желая показать, что он может быть счастливым претендентом на руку аристократки, нашел вдову Гарденберг и женился.