Хроники любви
Шрифт:
Но теперь она показалась мне другой. Я почувствовал в ней какую-то особую силу. Казалось, от места, где она стоит, исходит свет и земное притяжение. Только теперь я заметил, что ступни у нее смотрели немного носками внутрь. Разглядел грязь на ее голых коленях. Как хорошо пальто сидело на ее узких плечиках. Я разглядел ее куда яснее, словно увидел через увеличительное стекло. Черная родинка, будто чернильное пятнышко, у нее над губой. Розовые прозрачные раковины ушей. Светлый пушок на щеках. Дюйм за дюймом она открывалась мне. Я был почти уверен, что вот-вот смогу разглядеть клетки ее кожи, как под микроскопом, и невольно ощутил знакомое беспокойство от того, что я слишком много унаследовал от своего отца. Но долго это не продлилось, потому что, открывая для себя ее тело, я стал осознавать и свое. От этого ощущения у меня перехватило дух. Звенящее чувство, будто огонь, побежало по моим нервам и охватило меня целиком. Все это продолжалось не больше тридцати
Ничего не сказав, она бросила раненого мотылька и убежала в школу. Тяжелая металлическая дверь со стуком захлопнулась у нее за спиной.
Альма.
Уже так много времени прошло с тех пор, как я впервые произнес это имя.
Я решил сделать так, чтобы она любила меня, чего бы мне это ни стоило. Но. Я прекрасно понимал, что нельзя сразу переходить в наступление. Следующие несколько недель я следил за каждым ее движением. Терпение всегда было одним из моих достоинств. Как-то раз я прятался целых четыре часа позади уборной во дворе у раввина, чтобы узнать, действительно ли знаменитый цадик, приехавший к нам из Барановичей, срет так же, как и мы. Оказалось, да. Окрыленный открытием суровой правды жизни, я вылетел из-за туалета, выкрикивая: «Да! Да!» За что и получил пять ударов по пальцам и был поставлен на кукурузные початки голыми коленями, пока на них не выступила кровь. Но. Дело того стоило.
Я чувствовал себя шпионом в чужом мире — на территории женщин. Под предлогом сбора улик я украл с бельевой веревки у пани Станиславской ее огромные трусы. Запершись в туалете, я с упоением нюхал их. Я зарылся лицом в промежность. Я надел трусы себе на голову. Я поднял их так, чтобы они трепетали на легком ветерке, как флаг новой нации. Когда мама внезапно открыла дверь, я как раз их примерял. В них бы влезло трое таких, как я.
Одним убийственным взглядом и унизительным приказом постучать в дверь Станиславских и вернуть трусы мама положила конец общей части моих исследований. Так что? Я продолжал изучать частности. Тут я подошел к делу особенно тщательно. Я выяснил, что Альма — самая младшая из четверых детей и отцовская любимица. Я узнал, что она родилась двадцать первого февраля (то есть была старше меня на пять месяцев и двадцать восемь дней), что она любила кислые вишни в сиропе, которые контрабандой привозили из России, и что однажды она тайком съела полбанки, а мать, когда это обнаружила, заставила ее съесть все до конца, думая, что ее стошнит и любовь к вишням пропадет у нее навсегда. Не вышло. Она съела всю банку и даже сказала потом одной девочке в нашем классе, что могла бы съесть и больше. Я узнал, что ее отец хотел, чтобы она училась играть на пианино, а она хотела играть на скрипке. Они все время спорили, и никто не хотел уступать, пока Альма не достала где-то пустой скрипичный футляр (она утверждала, что нашла его брошенным на дороге) и начала напоказ таскать его с собой. Иногда она даже делала вид, что играет на несуществующей скрипке. Это стало последней каплей, отец уступил и попросил одного из ее братьев, учившегося в гимназии в Вильно, привезти ей оттуда скрипку, и она получила свою новую скрипку в блестящем черном кожаном футляре, обшитом изнутри фиолетовым бархатом. И каждая песня, которую разучивала Альма, даже самая печальная, звучала как победная. Я знал это, потому что слышал, как она играет, стоя у нее под окном и ожидая проникнуть в тайну ее сердца с тем же нетерпением, с каким ждал, когда же посрет великий цадик.
Но. Этого так и не случилось. Однажды она обошла вокруг дома и подошла ко мне: «Я уже неделю здесь тебя каждый день вижу, и в школе все знают, что ты целыми днями смотришь на меня. Если ты хочешь что-то сказать, скажи мне это прямо в лицо, а не бегай тут украдкой, как вор». Я задумался о том, что же выбрать. Я мог убежать и никогда больше не возвращаться в школу, может, даже уехать из страны и зайцем уплыть на корабле в Австралию. Или мог рискнуть всем и признаться ей. Выбор был очевиден: я собрался в Австралию. Я уже открыл рот, чтобы попрощаться навеки. И что? Я сказал: «Ты выйдешь за меня замуж?»
Ее лицо ничего не выражало. Но. Глаза блестели так же, как тогда, когда она вынимала скрипку из футляра. Прошло долгое мгновение. Мы не отрываясь смотрели друг на друга. «Я подумаю», — сказала она в конце концов и пошла обратно за дом. Я услышал, как хлопнула дверь. Через несколько секунд послышались первые ноты песни Дворжака «Коли б моя матушка». И хотя она не сказала «да», с того момента я понял, что у меня есть шанс.
Тогда я, в общем-то, и перестал беспокоиться о смерти. Не то чтобы я больше не боялся ее; просто перестал о ней думать. Хотя, возможно, если б у меня оставалось время, свободное от мыслей об Альме, я бы размышлял о смерти. Но правда была в том, что я просто научился возводить стену, которая защищала меня от этих мыслей. Чем больше я узнавал о мире, тем больше камней становилось в этой стене, пока однажды я не понял, что сбежал из того места, в которое было уже не вернуться. И что? Стена защищала меня и от болезненной чистоты детства. Даже в те годы, когда я прятался в лесу, на деревьях, в норах, в подвалах, когда смерть дышала мне в спину, я так и не задумался об очевидном: что когда-нибудь умру. Только после сердечного приступа, когда камни стены, отделявшей меня от детства, начали наконец осыпаться, страх смерти снова вернулся ко мне. И он был таким же пугающим, как и всегда.
Я склонился над «Невероятными фантастическими приключениями Фрэнки, беззубой чудо-девочки» автора Леопольда Гурски, который не был мной. Книгу я так и не раскрыл. Я слушал, как потоки дождя стекали по водосточным трубам.
Я вышел из библиотеки и уже переходил дорогу, как вдруг меня пронзило чувство горького одиночества. Я ощутил пустоту и мрак внутри себя. Покинутый, незамеченный, забытый, я стоял на тротуаре; ничто, просто собиратель пыли. Люди спешили мимо. И каждый прохожий был счастливее меня. Я ощутил былую зависть. Я бы отдал все что угодно, чтобы быть одним из них.
Знал я когда-то одну женщину. У нее сломался замок, она не могла войти в дом, и я помог ей. Ей попалась одна из моих визитных карточек, которые я разбрасывал за собой, как крошки хлеба. Она позвонила, и я приехал так быстро, как только смог. Был День благодарения, и без слов стало ясно, что нам обоим было некуда пойти. Замок открылся, как только я прикоснулся к нему. Может, она решила, что это говорит и о таланте другого рода. Внутри пахло жареным луком, на стене висела репродукция Матисса или, может, Моне. Нет! Модильяни. Точно, вспомнил, там была обнаженная женщина, и, чтобы польстить ей, я спросил: «Это вы?» Я давно не был с женщиной. Я чувствовал запах масла у себя на руках, запах собственных подмышек. Она предложила мне присесть и приготовила какую-то еду. Я извинился, сказав, что мне надо причесаться, а сам пошел в ванную и помылся как сумел. Когда я вышел, она стояла в нижнем белье, в комнате было темно. На другой стороне улицы горела неоновая реклама, она отбрасывала голубую тень на ее ноги. Мне хотелось сказать ей, что ничего страшного, если она не хочет смотреть мне в лицо.
Несколько месяцев спустя она снова позвонила мне. Попросила меня сделать ей копию ключа. Я был рад за нее. Значит, она больше не будет одна. Не то чтобы мне было жаль себя. Но я хотел сказать ей: «Было бы проще, если бы он, тот человек, для которого копия, сам отнес ключ в мастерскую». И что? Я сделал две копии. Одну я отдал ей, а одну оставил себе. Долго носил ключ в кармане, просто обманывал себя.
Однажды меня осенило: ведь я могу открыть любую дверь и войти куда угодно. Раньше никогда об этом не думал. Я был иммигрантом, и мне понадобилось много времени, чтобы избавиться от страха, что меня отошлют назад. Я вечно боялся совершить какую-нибудь ошибку. Как-то раз я пропустил шесть поездов, потому что не мог сообразить, как купить билет. Другой бы просто сел в поезд. Но. Только не еврей из Польши, который боится, что его тут же депортируют, даже если он всего лишь забудет спустить за собой воду в туалете. Я старался не высовываться. Я открывал и закрывал замки, вот и все. Там, откуда я приехал, за мое умение меня сочли бы вором, но здесь, в Америке, я был профессионалом.
Со временем я расслабился. Начал тут и там вносить в свою работу что-то особенное. Легкий поворот в конце, который, в общем-то, ничего не давал, но добавлял некоторой изысканности. Я перестал нервничать и начал вместо этого хитрить. На каждом замке, который ставил, выцарапывал свои инициалы. Крошечная подпись над замочной скважиной. Не важно, что никто никогда этого не замечал. Мне было достаточно того, что об этом знал я сам. Я отмечал все надписанные мной замки на карте города, которую столько раз складывал и раскладывал, что на сгибах стерлись некоторые улицы.
Однажды вечером я пошел в кино. Перед фильмом показывали ролик о Гудини. [61] Этот человек мог выскользнуть из смирительной рубашки, в которой его закопали в землю. Его клали в ящик, закованный в цепи, опускали в воду, и он выскакивал оттуда. Там показывали, как он тренировался и засекал время. Он упражнялся снова и снова, пока не начинал выполнять трюк за несколько секунд. С тех пор я стал еще больше гордиться своей работой. Я приносил самые сложные замки домой и засекал время. Потом сокращал время в два раза и тренировался до тех пор, пока не укладывался в него. Я останавливался только тогда, когда у меня уже немели пальцы.
61
Гарри Гудини(1874–1926) — знаменитый американский иллюзионист.