Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.
Шрифт:
При обсуждении Хрущев, Первухин и Микоян подчеркивали, что приведенные цифры и документы, в том числе за подписью Сталина, раскрывают несостоятельность его как вождя.
— Что за вождь, если всех своих уничтожает? Надо проявить мужество, сказать правду.
Они высказали мнение, что продумать, как это сделать, конечно, надо. Но съезд должен знать:
— Если не сказать, — тогда проявим нечестность по отношению к съезду.
— Может быть, товарищу Поспелову составить доклад и рассказать о причинах культа личности, к чему ведет концентрация власти в одних руках?
— В нечестных руках.
— Где сказать?
— А делегатам съезда раздать отпечатанные завещание Ленина и его письмо по национальному вопросу{673}.
Судя по воспоминаниям Хрущева, речь шла о том, дополнять ли отчетный доклад ЦК съезду соответствующим разделом. И именно на этом заседании Президиума ЦК ему пришлось напомнить своим соратникам, что при обсуждении отчета каждый член руководства «имеет право выступить на съезде и выразить свою собственную точку зрения, даже если она не совпадает с основными положениями отчетного доклада»{674}. Ему не было нужды говорить им, что он готов сам выступить, если потребуется, и высказать свою точку зрения на аресты и казни. К тому же он и Микоян, по утверждению сына последнего, прибегли к своеобразному блефу, выразив «озабоченность», как бы на съезде не выступил Снегов, а что он будет говорить, одному Богу известно{675}.
Когда Хрущев диктовал свои воспоминания, он утверждал, что не помнит точно, кто после этого персонально поддержал его: «Думаю, что это были Булганин, Первухин и Сабуров… Возможно, Маленков тоже поддержал меня»{676}. Вполне вероятно, что кто-то из них и проявил инициативу, направленную на достижение компромисса:
— Раз вопрос ставится так, видимо, лучше сделать еще один доклад.
Тут все вынуждены были согласиться, что придется. Но, может быть, лучше всего это сделать не сейчас, с кондачка, а на следующем съезде? Ведь надо хорошенько подготовиться, изучить дополнительные материалы, все взвесить. Но Хрущев, вырвав у своих оппонентов принципиальное согласие, решил дожать их до конца:
— На 21-м уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше. Поэтому лучше всего сделать второй доклад теперь{677}.
Молотов согласился, что на съезде о Сталине все же надо сказать. Но «не только это», а и то, что он — продолжатель дела Ленина, кстати, и по национальному вопросу.
— 30 лет мы жили под руководством Сталина, индустриализацию провели, после Сталина вышли великой партией.
Судя по последующим репликам его оппонентов, он был против публикации последнего ленинского письма по национальному вопросу с критикой сталинской концепции автономизации.
Схожую линию защиты Сталина занял Каганович. Предложение Хрущева заслушать доклад он назвал правильным. Он был даже не против того, чтобы раздать ленинские завещание и письмо.
— Историю обманывать нельзя. Факты не выкинешь. Мы несем ответственность. Но обстановка была такая, что мы не могли возражать.
Сославшись на историю своего брата, попавшего в опалу и покончившего жизнь самоубийством, Каганович продолжил:
— Но мы были бы нечестны, если бы, говоря об истреблении кадров, стали говорить, что вся борьба с троцкистами была неоправданна. Я согласен с товарищем Молотовым, чтобы сделать все с холодным умом. Да, мы переживаем. Но чтобы не развязать стихию, редакцию доклада преподнести политически. Хладнокровно надо подойти, чтобы 30летний период не смазать.
Правильным посчитал предложение Хрущева и Булганин:
— Члены партии видят, что мы изменили отношение к Сталину. Если съезду не сказать, будут говорить, что мы струсили. То, что вскрылось — мы не знали. Списки на 44 тысячи — невероятный факт. Надо быть ближе к правде. На два этапа роль Сталина разделить. На втором он перестал быть марксистом. Как сказать? На базе [концепции] культа личности. Сталин и партия [не одно и то же]. Нельзя приписывать Сталину [все заслуги партии]{678}.
Другими словами, Булганин выступал за то, чтобы партия не брала на себя все грехи своего вождя.
Выразив согласие «довести до партии» то, что стало сегодня известно Президиуму ЦК, Ворошилов в то же время высказался за осторожный подход к этому делу, за более основательную подготовку:
— Мы не в отпуску. Всякая промашка влечь будет последствия. Напомнив Кронштадский мятеж и выступление «новой оппозиции» на XIV съезде, он продолжил мысль Кагановича:
— Враги были, были. Сталин осатанел в борьбе с ними. Были и звериные замашки. И тем не менее у него много было человеческого{679}.
— Я не осуждаю Сталина, когда вели идейную борьбу с троцкистами, — заявил Микоян. — Но за провал в сельском хозяйстве разве можно простить? Если бы люди были живы — успехи были бы огромны. Мы не можем не сказать об этом съезду. Сказать надо спокойно, что до 34-го года он вел себя героически, а после показал ужасные вещи, узурпировал власть.
За то, чтобы доложить на съезде, высказался и Первухин:
— В этом докладе о положительной стороне не требуется говорить. Сказать как есть: узурпировал власть, ликвидировал ЦК и Политбюро, кадры истреблял — мы по тяжелой промышленности темпы потеряли.
— Надо делегатам съезда рассказать все, — заявил и Суслов. — О коллективности руководства говорим, а со съездом будем хитрить?
Говоря о характере доклада, он высказал мнение о неуместности давать в целом характеристику Сталина, В основном правильным он посчитал деление деятельности Сталина на два этапа:
— В 36-м и 37-м годах сколько перебито! Кривая 36-39 годов [дает] минимальные темпы [развития. Но и] до 1934 г. Сталин был во многом не прав. Решение XV съезда об опубликовании ленинского завещания не было выполнено.
Правильным посчитал предложение сказать съезду и Маленков:
— Мы испытываем чувства радости от того, что оправдываем товарищей, но объяснить их оправдание нельзя, не объясняя роли Сталина. Никакой борьбой с врагами не объяснить, почему перебили кадры. «Вождь» действительно был «дорогой».
В то же время он высказался за то, чтобы не делить деятельность Сталина на два этапа, «не делать доклада о Сталине вообще», а связать все с культом личности.
— Мы этим восстанавливаем Ленина по-настоящему. У Сталина к Ленину проскальзывали нехорошие настроения{680}.