Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
— Кто знает, я, может, еще раньше. Моя сестра выехала в Палермо.
— Люди иногда встречаются спустя многие годы, но это обычно ни к чему не приводит. Уж лучше бы не встречались.
— Ах, Ариадна. Ведь я…
Януш не докончил фразу. На Сене пронзительно засвистел пароходик — какая-то лодка шмыгнула у него под носом.
— Ну, до свиданья. Еще увидимся. — Ариадна встала. — В воскресенье Гданский устраивает какой-то прием на своей барже. Adieu! [67]
67
Прощай! (франц.).
Она подала Янушу руку и ушла, прежде чем тот успел что-либо сказать. Ошеломленный, он постоял с минуту, потом взглянул на часы и неторопливо направился вдоль реки в сторону «Сенполя».
X
Было уже поздно, дверь у Вевюрских оказалась заперта, но в окнах горел свет. Они, очевидно, не спали. Януш стал на цыпочки и постучал в окно. Янек, в нижней рубашке, отворил окно, высунулся наружу и, увидав Януша, удивился.
— О, это вы! — сказал он. — Прошу, прошу вас, дорогой. Сию минуту открою.
В больших дверях магазина, закрытых жалюзи, была маленькая дверка. Янек отпер ее и впустил Януша. Жена его уже лежала в постели, а сам Вевюрский, видимо, читал. Он со смущенной улыбкой взглянул на гостя, когда тот присел к столу и посмотрел на обложку книги. Это был «Пан Тадеуш»{97}.
Януш и сам не понимал, зачем он пришел к Вевюрскому. Он не думал о Янеке эти последние дни, не вспомнил о нем даже тогда, когда Ариадна внезапно ушла, оставив его на скамье под каштанами возле Сены, но инстинктивно направился в сторону этой улочки: так раненый зверь влачится в свою нору. Ему хотелось оказаться в доме, среди людей, в семье, увидеть кого-нибудь, кто хоть как-то был связан с его жизнью. Он почувствовал себя бесконечно одиноким. Таким же одиноким, как в те мгновения, когда до него доносился свисток паровоза, но то длилось секунды, а теперь чувство пробуждения в одиночестве — как в детстве — вовсе не покидало его. Словно приступ острой боли овладел им: он машинально говорил, что-то делал и при этом испытывал беспредельное одиночество. На всем белом свете не было в эту минуту ни единого существа, которое бы думало о нем. Януш прекрасно знал это. Но поведать обо всем этом Вевюрскому не смог бы. Януш взглянул на Вевюрского. Янек сидел по другую сторону стола в расстегнутой рубахе и смотрел на Януша с любопытством — он явно ждал, когда тот заговорит. Рядом, за столиком, при свете маленькой лампочки «Жермена» решала задачки по арифметике. Она даже не пошевельнулась, словно не заметила появления Януша, но, присмотревшись к ней, Януш понял, что она ради него так сосредоточенна и серьезна и, считая про себя, беззвучно шевелит губами: хочет показать свое прилежание. Он увидел ее маленькое личико, озаренное светом лампы, и подумал, что эта девочка полна безмятежного спокойствия.
— Вы, граф, огорчены смертью старой княгини? — спросил Вевюрский, вероятно. по-своему истолковав поздний визит Януша.
Мышинский усмехнулся.
— Да нет, — честно ответил он, — это меня не касается. Я мало знал княгиню.
— Верьте моему слову, — продолжал Янек, — там какой-то подвох, видно, хотят ограбить вашего племянника, маленького Алека. Отец не раз говорил.
— Да нет, — сказал Януш, — кто это может сделать? Там никого нет, к тому же после княгини не так много осталось…
— Много не много, а одни брильянты чего стоят! Отец всегда говорил, что Потелиос их стибрит… едва княгиня закроет глаза.
Януш вспомнил о лютой ненависти, которую питали друг к другу Станислав и Потелиос. Впрочем, Станислав ни с кем не жил в дружбе.
— Что вы говорите, Янек! — воскликнул Януш. — С какой стати?
С минуту в комнате царило молчание. Наконец Мышинский заговорил:
— Простите меня великодушно за это позднее вторжение. Но мне действительно было тяжко. Понимаете, Янек, я очень одинок.
Он робко и испытующе посмотрел на молодого рабочего.
— Жениться вам надо, вот что! — рассмеялся Вевюрский. — С бабой тяжелый крест, а без бабы еще хуже. Верно?
— Кто его знает! Женщины меня сторонятся… Понимаете, я хотел жениться на панне Тарло, которая устроила у вас ясли… Но она хочет уйти в монастырь, потому что ее бросил жених. Вот видите, как все складывается.
Вевюрский, изумленный, широко открыл глаза. А Янушу хотелось смеяться — так примитивно выглядела его история, изложенная в общих чертах. Все недомолвки, телефонные звонки, встречи, разговоры, слезы оказалось возможным свести к этой убогой схеме. Собственно, так оно и было, остальное — только домысел.
— А что бы вы стали делать с такой женщиной? — промолвил Янек. — Никакой от нее радости. Говорят, у нее был уже не один жених. Куцая такая, остриженная. Ведь ничего хорошего из этого все равно не получилось бы.
Януш пытался улыбаться, но это давалось ему с трудом. Вевюрский видел это, но по-прежнему прикидывался благодушным.
— Дорогой вы мой, да мы вам такую невесту найдем! А пригласите меня на свадьбу?
Тут Вевюрский испугался, что хватил лишку, был слишком фамильярен с родственником «старой княгини».
— Я, конечно, шучу, — добавил он, стараясь говорить уважительно. — Кому в голову придет приглашать простых людей на графскую свадьбу?
— Моя свадьба не будет графской.
— Допустим, но вы устроите свадьбу на свой лад, как и я когда-то устраивал свою. Мы друг дружке не указка.
В этот момент «Жермена» взглянула на Януша, и в ее взгляде открылось столько женственности, что это озадачило Мышинского. С какой-то загадочной силой уставились на него эти детские глаза. Януш выдержал ее взгляд. Ядя подняла глаза к потолку и поднесла к губам зажатый в руке желтый карандаш. Януш с минуту молчал, пораженный этим взглядом.
— А если бы мне захотелось? — спросил он. — Если бы я пригласил вас на свадьбу? Если бы пожелал, чтобы вы стали моим шафером, моим другом?
Лицо Янека вдруг стало серьезным.
— Что тут много говорить? — отозвался он, помолчав немного. — Каждому свое. Вы, граф, сколько бы мужиков и лакеев на свою свадьбу ни пригласили, все равно ни сами на нашу сторону не перейдете, ни нас на свою не перетянете.
Януш задумался.
— Так как же вы полагаете? Значит, человек человеку не брат?
— Человек человеку волк — не слыхали? — на этот раз почти грозно произнес Янек. — Бедный человек — ну это еще куда ни шло… это другое дело. А уж что касается богатых — извините. Какой же вы мне брат, пан граф? Вы граф — и все! Богат, одет как картинка, а если и милостив, то эдак по-барски, от такой милости порой все нутро переворачивается. Я против вас ничего не имею, вы добрый, и в Варшаве вас все уважают, ничего не скажешь. Но вы ясновельможный паи, а я рабочий. Нет между нами согласия и быть не может.