Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
Лакей провел Спыхалу через анфиладу комнат, где было очень мало мебели и ковров, в небольшую гостиную. Это была угловая комнатка, будуар княгини Анны, застланный шкурами белых медведей, обставленный приятной для глаза мебелью. На стенах висели портреты детей семьи Билинских. На письменном столике в углу Спыхала не без удовольствия увидал большую фотографию Алека в рамке красного дерева с золоченой княжеской короной. Слуга попросил его подождать.
В огромной вазе посреди стола из пестрого мрамора стояли пунцовые розы. Жалюзи были здесь все-таки подняты до половины, и сноп яркого света падал
Мария заставила себя ждать. Она вошла в белом пеньюаре крайне взволнованная и порывисто схватила Казимежа за руки.
Они уселись в маленькие кресла, как можно дальше от цветов, которые пахли слишком резко.
Билинская торопливо и довольно беспорядочно принялась рассказывать Спыхале историю смерти княгини Анны.
— Знаешь, Кази… Тут что-то кроется. Что-то таинственное, о чем мне умышленно не рассказывают или чего сами не знают…
— Кто сейчас в Палермо? — спросил Спыхала. — Кто тут есть?
— Графиня Казерта, двое ее сыновей и мадемуазель Потелиос. Граф уехал в Бельгию.
— А тело княгини?
— Тело княгини, забальзамированное, лежит в подземелье у капуцинов. Все приготовлено для погребения на родине.
— Но почему же тебе не сообщили о смерти?
— В самом деле, почему? Это совершенно непонятно. Тем более что, как говорил мне Станислав, старший сын Розы, мама очень хотела видеть меня перед смертью…
— Долго ли она болела?
— Да, долго. Говорят, что слабела постепенно… И никто даже не дал мне знать, что ей становится все хуже. Напротив, мадемуазель Потелиос постоянно убеждала меня в противоположном.
— Тут действительно что-то кроется. Ты говорила с Розой?
— Да, но без подробностей.
— Знаешь, я ничего не ел, придется, пожалуй, отправиться в город.
— Я позову Болеслава. Это старый слуга Розы, он что-нибудь придумает. — Мария позвонила.
Они перешли в столовую, просторную темную комнату, с серым мраморным полом. Тут царил такой сумрак, что Мария включила электричество. Дряхлый Болеслав, который, казалось, вот-вот развалится на части, охая, прислуживал у стола. Он принес хлеба, сыра, вина, великолепных фруктов и, наконец, подал чай. Мария с Казимежем беседовали о каких-то пустяках. Старый слуга остановился посреди комнаты и умиленно прислушивался к их словам.
— Приятно послушать польскую речь, — точно оправдываясь, сказал он.
Когда старик на минуту скрылся за дверцей буфета красного дерева, Мария объявила со вздохом:
— Самое главное, что исчезли все мамины драгоценности, и мадемуазель Потелиос говорит, что нигде не может их найти. Роза утверждает, что их не было при маме, а я помню, что она брала драгоценности с собой.
— Все драгоценности? — спросил Казимеж. — Много ли их было?
— Tu est fou, mon ami [68] , — ахнула Билинская. — Это было основное богатство мамы. Единственно, что у нее сохранилось.
68
Ты с ума сошел, мой друг (франц.).
— Кроме этого, ничего не
— Ну что там? Пустяки. Дом в Варшаве, земельный участок на Мокотове, именьице под Равой или Мщоновом, говорят, какие-то капиталы в Лондоне; le gros [69] осталось на Украине.
— Есть ли завещание?
— Не имею понятия.
— Это же очень важно. Если речь об Алеке…
В эту минуту вошел тот могучий лакей, который открыл дверь Спыхале, и доложил о прибытии какого-то незнакомого пожилого господина, который хочет повидаться с княгиней Билинской. Затем он подал Марии визитную карточку. Та взглянула на нее и молча, но с многозначительным взглядом передала Спыхале. Он прочел: Вацлав Шушкевич.
69
Основное (франц.).
— Точно с неба упал, — сказала Мария.
Минуту спустя в столовой дворца графини Казерта появился маленький, пухлый, румяный человечек с таким видом, как будто бы только что вышел от «Лурса» или «Семадени». Он приложился к руке Билинской, разгладил усы и, довольно холодно поздоровавшись со Спыхалой, подсел к столу.
— Целую ручки, сударыня, — сказал он Билинской. — Мне кажется, мое присутствие будет здесь не лишним.
Он сидел с довольным и исполненным достоинства видом.
— Когда вы приехали, княгиня? — осведомился Шушкевич у Билинской. — не нуждаетесь ли в чем-нибудь?
— В настоящий момент только в советах, — сказал Спыхала.
— Можно ли видеть графиню? — спросил Шушкевич.
— Сейчас. — И Мария обратилась к Болеславу: — Попросите, пожалуйста, сеньору Розу.
Вошла высокая женщина в трауре, длиннолицая, с мясистым носом. Ее большие выпуклые голубые глаза вопросительно скользили по лицам присутствующих. Она не очень хорошо представляла себе, кто эти люди.
— Роза, — сказала Билинская, — это пан Шушкевич, доверенный мамы. Он только что приехал из Варшавы.
— В самом деле? — спросила графиня Казерта. — Вы, по всей вероятности, привезли мамино завещание?
Роза говорила по-польски с таким странным акцентом, что казалось, будто она изъяснялась на иностранном языке.
— Я не привез завещания княгини Анны, но знаю, где оно находится. Перед отъездом из Варшавы княгиня передала его на хранение нотариусу Хеттлингеру. Мне известно содержание этого документа, — добавил Шушкевич, многозначительно и с какой-то грустью уставившись своими маленькими глазками на Марию. Но Билинскую это не встревожило.
— Ну, одна пропажа нашлась, — сказала она.
— Разве есть еще какая-нибудь? — с некоторым интересом осведомился Шушкевич и снова провел рукой по белесым усам.
Вошла Потелиос. Только на ней одной траур не выглядел пустой формальностью. Он лишь подчеркивал скорбное выражение лица этой женщины, казалось, совершенно выбитой из колеи смертью приятельницы.
— Увы, — ответила Мария Шушкевичу, когда кончились взаимные приветствия, — мы не можем найти маминых драгоценностей. Как вы думаете, не оставила ли она их в Варшаве?