И будет вечен вольный труд

Коллектив авторов

1915

«Обозвал тишину глухоманью…»

Обозвал тишину глухоманью, Надругался над белым «молчи», У креста простодушною данью Не поставил сладимой свечи. В хвойный ладан дохнул папиросой И плевком незабудку обжег. Зарябило слезинками плесо, Сединою заиндевел мох. Светлый отрок — лесное молчанье, Помолясь за заплаканный крест, Закатилось в глухое скитанье До святых, незапятнанных мест. Заломила черемуха руки, К норке путает след горностай… Сын железа и каменной скуки Попирает берестяный рай.

1915 или 1916

«От кудрявых стружек тянет смолью…»

От кудрявых стружек тянет смолью, Духовит, как улей, белый сруб. Крепкогрудый плотник тешет колья, На слова медлителен и скуп. Тепел паз, захватисты кокоры, Крутолоб тесовый шоломок. Будут рябью писаны подзоры. И лудянкой выпестрен конек. По стене, как зерць, пройдут зарубки: Сукрест, лапки, крапица, рядки, Чтоб избе-молодке в красной шубке Явь

и сонь мерещились — легки. Крепкогруд строитель-тайновидец, Перед ним щепа как письмена: Запоет резная пава с крылец, Брызнет ярь с наличника окна. И когда оческами кудели Над избой взлохматится дымок — Сказ пойдет о красном древоделе По лесам, на запад и восток.

<1915 или 1916>

Сказ грядущий

Кабы молодцу узорчатый кафтан, На сапожки с красной опушью сафьян, На порты бы мухояровый камлот — Дивовался бы на доброго народ. Старики бы помянули старину, Бабки — девичью, зеленую весну, Мужики бы мне-ка воздали поклон: «Дескать, в руку был крестьянский дивный сон, Будто белая престольная Москва Не опальная кручинная вдова…» В тихом Угличе поют колокола, Слышны клекоты победного орла: Быть Руси в златоузорчатой парче, Как пред образом заутренней свече! Чтобы девичья умильная краса Не топталась, как на травушке роса, Чтоб румяны были зори-куличи, Сытны варева в муравчатой печи, Чтоб родная черносошная изба Возглашала бы, как бранная труба: «Солетайтесь, белы кречеты, на пир, На честное рукобитие да мир!» Буй-Тур Всеволод^{337} и Темный Василько^{338}, С самогудами Чурило^{339} и Садко, Александр Златокольчужный^{340}, Невский страж, И Микулушка^{341} — кормилец верный наш, Радонежские Ослябя^{342}, Пересвет,— Стяги светлые столетий и побед! Не забыты вы народной глубиной, Ваши облики схоронены избой, Смольным бором, голубым березняком, Призакрыты алым девичьим платком!.. Тише, Волга, Днепр Перунов^{343}, не гуди,— Наших батырей до срока не буди!

1917

Песнь солнценосца

Три огненных дуба на пупе земном, От них мы три желудя-солнца возьмем: Лазоревым — облачный хворост спалим, Павлиньим — грядущего даль озарим, А красное солнце — мильонами рук Подымем над миром печали и мук. Пылающий кит взбороздит океан, Звонарь преисподний ударит в Монблан^{344}, То колокол наш — непомерный язык, Из рек бечеву свил архангелов лик. На каменный зык отзовутся миры, И демоны выйдут из адской норы, В потир отольются металлов пласты, Чтоб солнца вкусили народы-Христы. О демоны-братья, отпейте и вы Громовых сердец, поцелуйной молвы! Мы — рать солнценосцев на пупе земном — Воздвигнем стобашенный, пламенный дом: Китай и Европа, и Север и Юг Сойдутся в чертог хороводом подруг, Чтоб Бездну с Зенитом в одно сочетать, Им бог — восприемник, Россия же — мать. Из пупа вселенной три дуба растут: Премудрость, Любовь и волхвующий Труд… О, молот-ведун, чудотворец-верстак, Вам ладан стиха, в сердце сорванный мак, В ваш яростный ум, в многострунный язык Я пчелкою-рифмой, как в улей, проник, Дышу восковиной, медынью цветов, Сжигающих Индий и Волжских лугов!.. Верстак — Назарет^{345}, наковальня — Немврод^{346}, Их слил в песнозвучье родимый народ: «Вставай, подымайся» и «Зелен мой сад» — В кровавом окопе и в поле звучат… «Вставай, подымайся», — старуха поет, В потемках телега и петли ворот, За ставнем береза и ветер в трубе Гадают о вещей народной судьбе… Три желудя-солнца досталися нам — Засевный подарок взалкавшим полям: Свобода и Равенство, Братства венец — Живительный выгон для ярых сердец. Тучнейте, отары голодных умов, Прозрений телицы и кони стихов! В лесах диких грив, звездных рун и вымян Крылатые боги раскинут свой стан, По струнным лугам потечет молоко, И певчей калиткою стукнет Садко: «Пустите Бояна — Рублевскую Русь^{347}, Я тайной умоюсь, а песней утрусь, Почестному пиру отвешу поклон, Румянее яблонь и краше икон: Здравствуешь, Волюшка-мать, Божьей Земли благодать, Белая Меря, Сибирь, Ладоги хлябкая ширь! Здравствуйте, Волхов-гусляр, Степи Великих Бухар, Синий моздокский туман, Волга и Стенькин курган! Чай стосковались по мне, Красной поддонной весне, Думали — злой водяник Выщербил песенный лик? Я же — в избе и в хлеву Ткал золотую молву, Сирин мне вести носил С плах и бескрестных могил. Рушайте ж лебедь-судьбу, В звон осластите губу, Киева сполох-уста Пусть воссияют, где Мета. Чмок городов и племен В лике моем воплощен, Я — песноводный жених, Русский яровчатый стих!»

1911

Пахарь

Вы на себя плетете петли И навостряете мечи. Ищу вотще: меж вами нет ли Рассвета алчущих в ночи? На мне убогая сермяга, Худая обувь на ногах, Но сколько радости и блага Сквозит в поруганных чертах. В мой хлеб мешаете вы пепел, Отраву горькую в вино, Но я, как небо, мудро-светел И неразгадан, как оно. Вы обошли моря и сушу, К созвездьям взвили корабли, И лишь меня — мирскую душу, Как жалкий сор, пренебрегли. Работник родины свободной На ниве жизни и труда, Могу ль я вас, как терн негодный, Не вырвать с корнем навсегда?

1911, 1918

Белая повесть

Памяти матери

То было лет двадцать назад, И столько же зим, листопадов, Четыре морщины на лбу И сизая стежка на шее — Невесты-петли

поцелуй. Закроешь глаза, и Оно Родимою рябкой кудахчет, Морщинистым древним сучком С обиженной матицы смотрит, Метлою в прозябшем углу На пальцы ветловые дует. Оно не микроб, не Толстой, Не Врубеля мозг ледовитый, Но в победья час мировой, Когда мои хлебы пекутся, И печка мурлычет, пьяна Хозяйской, бобыльною лаской, В печурке созвездья встают, Поет Вифлеемское небо, И Мать пеленает меня — Предвечность в убогий свивальник. Оно подрастает, как в темь Измученный, дальний бубенчик, Ныряет в укладку, в платок, Что сердцу святее иконы, И там серебрит купола, Сплетает захватистый невод, Чтоб выловить камбалу-душу, И к груди сынишком прижать, В лесную часовню повесть, Где Боженька книгу читает, И небо в окно подает Лучистых зайчат и свистульку. Потом черноусьем идти, Как пальчику в бороду тятьке, В пригоршне зайчонка неся — Часовенный, жгучий гостинец. Есть остров — Великий Четверг С изюмною, лакомой елью, Где Ангел в кутейном дупле Поет золотые амини,— Туда меня кличет Оно Воркующим, бархатным громом, От Ангела перышко дать Сулит — щекотать за кудряшкой, Чтоб Дедушка-Сон бородой Согрел дорогие колешки. Есть град с восковою стеной, С палатой из титл и заставок, Где вдовы Ресницы живут С привратницей — Родинкой доброй, Где коврик молитвенный расшит Субботней страстною иглою, Туда меня кличет Оно Куличевым, сдобным трезвоном Христом разговеться и всласть Наслушаться вешних касаток, Что в сердце слепили гнездо Из ангельских звонких пушинок. То было лет десять назад, И столько же весен простудных, Когда, словно пух на губе, Подснежная лоснилась озимь, И Месяц — плясун водяной Под ольхами правил мальчишник, В избе, под распятьем окна За прялкой Предвечность сидела, Вселенскую душу и мозг В певучую нить выпрядая. И Тот, кто во мне по ночам О печень рогатину точит, Стучится в лобок, как в притон, Где Блуд и Чума потаскуха,— К Предвечности Солнце подвел Для жизни в лучах белокурых, Для зыбки в углу избяном, Где мозг мирозданья прядется. Туда меня кличет Оно Пророческим шелестом пряжи, Лучом за распятьем окна, Старушьей блаженной слезинкой, Сулится кольцом подарить С бездонною брачной подушкой, Где остров — ржаное гумно Снопами, как золотом, полон. И в каждом снопе аромат Младенческой яблочной пятки, В соломе же вкус водяной И шелест крестильного плата… То было сегодня… Вчера… Назад миллионы столетий,— Не скажут ни святцы, ни стук Височной кровавой толкуши, Где мерно глухие песты О темя Земли ударяют,— В избу Бледный Конь прискакал, И свежестью горной вершины Пахнуло от гривы на печь,— И печка в чертог обратилась: Печурки — пролеты столпов, А устье — врата огневые. Конь лавку копытом задел, И дерево стало дорогой, Путем меж алмазных полей, Трубящих и теплящих очи, И каждое око есть мир, Сплав жизней и Душ отошедших. «Изыди» — воззвали Миры, И вышло Оно на дорогу… В миры меня кличет Оно Нагорным пустынным сияньем, Свежительной гривой дожди С сыновних ресниц отряхает. И слезные ливни, как сеть, Я в памяти глубь погружаю, Но вновь неудачлив улов, Как хлеб, что пеку я без Мамы,— Мучнист стихотворный испод И соль на губах от созвучий, Знать, в замысла ярый раствор Скатилась слеза дождевая.

До 1919 г.

Велимир

(Виктор Владимирович)

Хлебников

1885–1922

«Свобода приходит нагая…»

Свобода приходит нагая, Бросая на сердце цветы, И мы, с нею в ногу шагая, Беседуем с небом на «ты». Мы, воины, строго ударим Рукой по суровым щитам: Да будет народ государем Всегда, навсегда, здесь и там! Пусть девы споют у оконца Меж песен о древнем походе, О верноподданном Солнца Самодержавном народе.

Апрель 1911

Игорь Северянин

(Игорь Васильевич Лотарев)

1887–1941

Памяти Н. А. Некрасова

Помните вечно заветы почившего, К свету и правде Россию будившего, Страстно рыдавшего, Тяжко страдавшего С гнетом в борьбе. Сеятель! Зерна взошли светозарные: Граждане, вечно тебе благодарные, Живы заветами, Солнцу обетами! Слава тебе!

1907

В июле

В полях созрел ячмень. Он радует меня! Брожу я целый день По волнам ячменя. Смеется мне июль, Кивают мне поля. И облако — как тюль, И солнце жжет, паля. Блуждаю целый день В сухих волнах земли, Пока ночная тень Не омрачит стебли. Спущусь к реке, взгляну На илистый атлас; Взгрустнется ли, — а ну, А ну печаль от глаз. Теперь ли тосковать, Когда поспел ячмень? Я всех расцеловать Хотел бы в этот день!

1909

Родник

Восемь лет эту местность я знаю. Уходил, приходил, — но всегда В этой местности бьет ледяная Неисчерпываемая вода. Полноструйный родник, полнозвучный, Мой родной, мой природный родник, Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!) Неотбрасываемо я приник. И светло мне глаза оросили Слезы гордого счастья, и я Восклицаю: ты — символ России, Изнедривающаяся струя!