И будет вечен вольный труд

Коллектив авторов

20 ноября 1905

Россия

Еще играешь ты, еще невеста ты. Ты, вся в предчувствии высокого удела, Идешь стремительно от роковой черты, И жажда подвига в душе твоей зардела. Когда поля твои весна травой одела, Ты в даль туманную стремишь свои мечты, Спешишь, волнуешься, и мнешь, и мнешь цветы, Таинственной рукой из горнего предела Рассыпанные здесь, как дар благой тебе. Вчера покорная медлительной судьбе, Возмущена ты вдруг, как мощная стихия, И чувствуешь, что вот пришла твоя пора, И ты уже не та, какой была вчера, Моя внезапная, нежданная Россия.

12 марта 1915

Константин

Дмитриевич Бальмонт

1867–1942

Безглагольность

Есть в русской природе усталая нежность, Безмолвная боль затаенной печали, Безвыходность горя, безгласность, безбрежность, Холодная высь, уходящие дали. Приди на рассвете на склон косогора,— Над зябкой рекою дымится прохлада, Чернеет громада застывшего бора, И сердцу так больно, и сердце не радо. Недвижный камыш. Не трепещет осока. Глубокая тишь. Безглагольность покоя. Луга убегают далёко-далёко. Во всем утомленье — глухое, немое. Войди на закате, как в свежие волны, В прохладную глушь деревенского сада,— Деревья так сумрачно-странно-безмолвны, И сердцу так грустно, и сердце не радо. Как будто душа о желанном просила, И сделали ей незаслуженно больно. И сердце простило, но сердце застыло, И плачет, и плачет, и плачет невольно.

1900

К славянам

Славяне, вам светлая слава — За то, что вы сердцем открыты, Веселым младенчеством нрава С природой весеннею слиты. К любому легко подойдете, С любым вы смеетесь как с братом, И всё, что чужого возьмете, Вы топите в море богатом. Враждуя с врагом поневоле, Сейчас помириться готовы, Но если на бранном вы поле — Вы тверды и молча суровы. И снова мечтой расцвечаясь, Вы — где-то, забывши об узком, И светят созвездья, качаясь, В сознании польском и русском. Звеня, разбиваются цепи, Шумит, зеленея, дубрава, Славянские души — как степи, Славяне, вам светлая слава!

К рабочему

Рабочий, странно мне с тобою говорить: По виду я — другой. О, верь мне, лишь по виду. В фабричном грохоте свою ты крутишь нить, Я в нить свою, мой брат, вкручу твою обиду. Оторван, как и ты, от тишины полей, Которая душе казалася могильной, Я в шумном городе, среди чужих людей, Не раз изнемогал в работе непосильной. Я был как бы чужой в своей родной семье, Меж торгашами слов я был чужой бесспорно. По морю вольному я плыл в своей ладье — И море ширилось безбрежно, кругозорно. Мне думать радостно, что прадеды мои Блуждали по морям на Севере туманном. В моей душе всегда поют, журчат ручьи, Растут, чтоб в море впасть в стремленьи необманном. В болотных низостях ликующих мещан Тоскует вольный дух, безумствует, мятётся. Но тот — отмеченный, кто помнит океан, Освобожденья ждет — и бури он дождётся. Она скорей пришла, чем я бы думать мог, Ты встал — и грянул гром, все вышли из преддверья. На перекрестке всех скрестившихся дорог Лишь к одному тебе я чувствую доверье. Я знаю, что в тебе стальная воля есть,— Недаром ты стоишь близ пламени и стали. Ты в судьбах Родины сумел слова прочесть, Которых мудрые, читая, не видали. Я знаю, можешь ты соткать красиво ткань, Раз что задумаешь — так выполнишь, что надо. Ты мирных пробудил, ты трупу молвил: «Встань»,— Труп — жив, идут борцы, встает, растет громада. Кругами мощными растет водоворот, Напрасны лепеты, напрасны вопли страха,— Теперь уж он в себя всё, что кругом, вберет, Осуществит себя всей силою размаха.

1905

Наш

царь

Наш царь — Мукден^{295}, наш царь — Цусима^{296}, Наш царь — кровавое пятно, Зловонье пороха и дыма, В котором разуму — темно. Наш царь — убожество слепое, Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел, Царь-висельник, тем низкий вдвое, Что обещал, но дать не смел. Он трус, он чувствует с запинкой, Но будет, — час расплаты ждет. Кто начал царствовать Ходынкой^{297}, Тот кончит, встав на эшафот.

1906

Вопль к ветру

Суровый ветр страны моей родной, Гудящий ветр средь сосен многозвонных, Поющий ветр меж пропастей бездонных, Летящий ветр безбрежности степной. Хранитель верб свирельною весной, Внушитель снов в тоске ночей бессонных, Сказитель дум и песен похоронных, Шуршащий ветр, услышь меня, я твой. Возьми меня, развей, как снег мятельный, Мой дух, считая зимы, поседел, Мой дух пропел весь полдень свой свирельный. Мой дух устал от слов и снов и дел. Всевластный ветр пустыни беспредельной, Возьми меня в последний свой предел.

Те же

Те же дряхлые деревни, Серый пахарь, тощий конь. Этот сон уныло-древний Легким говором не тронь. Лучше спой здесь заклинанье Или молви заговор, Чтоб окончилось стенанье, Чтоб смягчился давний спор. Эта тяжба человека С неуступчивой землей, Где рабочий, как калека, Мает силу день-деньской. Год из года здесь невзгода, И беда из века в век. Здесь жестокая природа, Здесь обижен человек. Этим людям злое снится, Разум их затянут мхом, Спит — и разве озарится Ночью красным петухом.

1914

Иван Алексеевич Бунин

1870–1955

Родине

Они глумятся над тобою, Они, о родина, корят Тебя твоею простотою, Убогим видом черных хат… Так сын, спокойный и нахальный, Стыдится матери своей — Усталой, робкой и печальной Средь городских его друзей, Глядит с улыбкой состраданья На ту, кто сотни верст брела И для него, ко дню свиданья, Последний грошик берегла.

1891

На проселке

Веет утро прохладой степною… Тишина, тишина на полях! Заросла повиликой-травою Полевая дорога в хлебах. В мураве колеи утопают, А за ними, с обеих сторон, В сизых ржах васильки зацветают, Бирюзовый виднеется лен, Серебрится ячмень колосистый, Зеленеют привольно овсы, И в колосьях брильянты росы Ветерок зажигает душистый, И вливает отраду он в грудь, И свевает с души он тревоги… Весел мирный проселочный путь, Хороши вы, степные дороги!

1895

«Старик у хаты веял, подкидывал лопату…»

Старик у хаты веял, подкидывал лопату, Как раз к святому Спасу покончив с молотьбой. Старуха в черной плахте белила мелом хату И обводила окна каймою голубой. А солнце, розовея, в степную пыль садилось — И тени ног столбами ложились на гумно, А хата молодела — зарделась, застыдилась — И празднично блестело протертое окно.