И бывшие с ним
Шрифт:
Сдернул фуражку, бежал. Сын догнал хвост поезда, вскочил на тормозную площадку третьего вагона.
Из последних сил Юрий Иванович догнал вагон. Поймал поручень правой рукой, в левой — фуражка. Позже, как прыгнул, удержался на подножке и пришел в чувство, соображая, что расшиб колено к чертовой матери. Швырнул фуражку вниз на убегающую землю, ухватился за стойку, поднялся.
Сын оказался на площадке соседнего вагона. Узнав отца, он перебежал площадку. Стал на подножку с той стороны, готовясь спрыгнуть.
— Я расшибся, спрыгнуть не могу! Поедем до соседней станции! — крикнул Юрий Иванович.
— У меня дела здесь!
— Я тоже здесь
Сын откинулся, повис, держась одной рукой за поручень. Насыпь расширялась, поезд выходил на ровное место.
— Я помощи не просил! — крикнул сын в ответ. — Раньше надо было!
Налетал переезд с линиями беленых столбиков.
— Не прыгай!
— Ты даже драться меня не научил!
— Не прыгай, дослушай! — Юрий Иванович спустился на подножку. Взвихренный воздух колол лицо каменной крошкой. — Такое время, мы будто въехали в новую квартиру! — Рывки, тряска вагона передавались ему, голос прерывался. — Батареи плохо греют, полки навешивать, а вы с вопросами! Нас не хватает!..
Сын прыгнул. Юрий Иванович был не готов прыгнуть следом, но стоял на одной ноге, берег ушибленную. Уперся обеими ногами, согнул в коленях. Сильный толчок в сторону и вперед. Полет, удар ногами о землю. Недолго его несло, подвела разбитая в колене нога.
На четвереньках выбрался из кустов, куда его бросило. Хромая, яростно двинулся по краю полотна. Он подвернул в лодыжке ту же ногу с разбитым коленом.
Заторопился, принявши зонтик цветка за мазок на километровом столбике. С новой силой бросился вперед и едва не проглядел столбик, так стало темно. Поймал ладонью стальную головку и обмяк в ужасе: влажен был стальной оплавленный по краям срез. Ладонь мокра от слез, понял он в тот же миг. Повалился на колени, сел. Попахивало пропиткой шпал, мочой, нагретым железом.
Такое время пережили, сынок, говорил он про себя, будто все селились в новую квартиру, бегали искали миксеры, томики Камю, лекции о гигиене брака и о неопознанных летающих объектах. Выбрасывали старую мебель, подсвечники на помойку — глядь, ее завтра подбирают. НТР, новые скорости, ситуационная этика. Записки на Венеру. Житейские затруднения, заботы, прочая холера… Вы, дети, спрашиваете, а у нас самих голова кругом, да нам некогда, все обживаемся. Я делал, сказал себе утешительно Юрий Иванович, я делал!.. Ты видел, что меня понимали. Я старался жить так, чтобы ты явился в свое будущее с языком, понятным для других.
Пронесся с ветром поезд, вновь было тихо, скрипел коростель в поле. Юрий Иванович брел при свете серпика, повисшего над обрезом черного леса.
В полночь доплелся до станции, заглянул в будку. Ложе в углу пустовало. Покемарил до утра на скамьях в крохотном вокзальчике, спозаранку явился к школе с апельсином над входом. Адъютант отвечал ему с досадой, небрежением даже. События вечера выглядели так: Эрнст и адъютант помчались вдогонку за поездом, встретили на дороге сына Юрия Ивановича. Адъютант был отпущен, а сын схвачен и увезен неизвестно куда.
До завтрака было далеко, сонный адъютант от нечего делать пошел было провожать Юрия Ивановича, да отстал, глядел вслед.
Там, в будущем, в неизвестное мне время, поймут его речь, думал о сыне Юрий Иванович вечером, сидя на носу «Весты». Мою речь понимают, я понимаю их речь… Сын рос возле меня, стало быть, учился моему языку.
Гриша зачитывает график: какого числа, в какое место должны были прийти. Из Рыбинского в Шексну, через Кубенское озеро, в Сухону, по ней — в Северную Двину. Повторяли за Гришей названия пристаней: Песья Деньга, Ноземские Исады, Нарезмы, Шиченьга, Ярыга, и голосами слабели, предвкушая бег «Весты» под парусами.
Уходило в поход четырнадцать человек. Леня Муругов вернулся из совхоза.
Возле Гриши на носу сидел Вася Сизов. С утратой благополучия он утратил иные иллюзии. В семье нелады, дочери требовали денег на наряды, жена пошла работать, наставила Васе рога, о чем в злую минуту и сообщила.
Гриша и Юрий Иванович переглянулись. Гриша коснулся Васиного плеча пальцами. Согнул ладонь, с силой толкнув друга в плечо. Этот жест в детстве имел множество назначений, так задирались, звали в игру, напоминали о себе. Вася обернулся. На лице выражение оглушенности, он как всплывал.
— Такой возраст, старичок, — сказал Юрий Иванович. — Теряем родителей, зубы, волосы, иллюзии… Однако же как много остается, старичок.
— Ушац любил говорить: не доверяйте ни другу, ни сотруднику, ни женщине, если вас соединяет только сегодняшнее… Дескать, всякий союз прочен будущим.
Перебрались на берег, разложили еду, скучились. С сумерками голоса стали тише. Вспоминали прошлое, залетели в былинные времена. Леня — тогда первый год жили в заводском общежитии — на спор бегал голый с чайником к колонке, распугал очередь. Тихомиров, нынешний председатель горсовета, в середине пятидесятых годов получил наследство после смерти дяди, руководителя духового оркестра, — дом и три сберкнижки. Дом — каменный, двухэтажный — вскоре снесли при строительстве автостанции.
Примолкли, пережидая. Проходила по берегу команда яхты «Дракон». Стучали шаги по деревянному настилу. Лиц в темноте не видно, видно только, что крупные все, статные, в светлых брюках, в бейсбольных кепках из джинсовой ткани.
Неспешный разговор возобновился. Землячеству больше тридцати лет, собралось оно из уваровских гнезд, укоренившихся в разных концах Москвы. Когда-то связанные случайными событиями вроде чьей-то свадьбы, связанные вывезенными из Уваровска интересами, антипатиями, гнезда распались, команда «Весты» вобрала в себя частицы тех гнезд. Команда хранила обороты вроде «шире, чем у Парамонова». Хранила обряд беготни с чайником за водой, проделывалось такое ныне в плавках во время походов. Наследовала праведников, мучеников той поры, память о злодействах и подвигах.
Говорилось все это новичку, Саше, хотя на него не глядели вроде, а спрашивали друг друга, не помнит ли подробностей того-то да когда случилось это. Так в племени старики доверяли мифы юношам, чтобы объяснить вселенную, укрепить дух в борьбе за жизнь.
Сейчас о Петруне вспомнят, подумал Гриша. Вспомнили о Петруне.
Тогда лето и осень они работали в заводском подсобном хозяйстве. Их неплохо поселили, и сейчас не понять, чего им не жилось, — вдруг подхватывались всей кучей на товарняк, и понеслось. На товарняке доезжали до узловой станции, дальше — на электричке. Если на выходном светофоре узловой горели два зеленых, стало быть, товарняк шел ходом. Петруня брал на себя решение: где прыгать, в какой миг. Не доверяли Коле-зимнему, прирожденному прыгуну, то есть он тогда не был Зимним, Зимним он стал после победы на чемпионате Европы. Доверяли одному Петруне, у конопатого нерослого парнишки был дар от бога. Чувство скорости. Абсолютная память на местность. Переключение машинистом контроллера угадано по громыхнувшей в голове поезда автосцепке. Безотчетно соединено множество составных, мгновенно выбрано решение.