И бывшие с ним
Шрифт:
Она поехала на метро. На Арбатской площади ее встречал Коля. Он показался ей великолепным, в своем свободном песочном костюме. Коля был подстрижен, свеже пах одеколоном, лишь слегка, когда он говорил, аромат одеколона перешибал запах винца.
Толпа праздничная, летняя, рябила нарядами, блестела глазами. Коля подхватил под локоть, повел, она легонько тянула его за собой, проскальзывая между встречными людскими потоками. Слышала его натужное дыхание, шарканье подошв. На стрелке желтое здание ресторана «Прага», там на веранде они летом пятьдесят восьмого сидели с Колей. Только помнила, что сидели, а как было: ветрено, солнечно?
Он не повел ее к «Праге», потом, позже, сказал, пойдут туда. Повернули к подземному переходу, вышли к Дому журналиста.
В дверях их было задержали, как из полумрака, сбоку откуда-то, раздалось басистое: «Они ко мне». Очутились за оградкой на мягких диванчиках, лицом к стойке. Там железный ящик кофеварки истекал паром, шумела кофемолка. Глаза привыкли к полумраку, Антонина Сергеевна рассмотрела писателя, у которого Коля работал секретарем, немолодого молчаливого человека, рассмотрела Рудольфа Михайловича Лапатухина, басовитого крепыша с казацкими усами. Не обидно принимать Коле от него покровительство, решила она, одобрив Лапатухина, он помогает Коле по просьбе Юрия Ивановича.
Пришел Леня Муругов, шумно с каждым здоровался, Антонину Сергеевну расцеловал. Плюхнул на стол измятый портфель, достал оттуда ком. Развернул тряпицу, показывал купленный на Урале камень. В серой ноздреватой породе толщиной в палец кристалл, снизу прозрачнее, цвета бутылочного стекла, а сверху мутный. Леня уверял, будто свою покупку он перепродаст не менее чем за восемь тысяч. Отдал он за камень тысячу двести пятьдесят. Все понимали: Леню надули, да он и сам знает, что надули.
Человек с соседнего стола кивал Антонине Сергеевне. Настолько все здешнее — с Колей в его шикарном песочном костюме, полумраком, запахами, лицами — было отдалено от ее уваровской жизни, что она не сразу узнала Полковникова. Он также здесь был другой. Моложе, парнишкой, казался в полумраке, ладненький, загорелый, в расстегнутой до пупа рубашонке и выгоревших джинсах. Лапатухин знал приятеля Полковникова, называл «стариком», спрашивал о делах, а писатель попросил у соседей пару сигарет. В конце концов Полковников и его товарищи подсели к ним со своими чашечками и рюмками. Выпили за Лапатухина — как шепотком сообщили Антонине Сергеевне, днями Всесоюзное радио объявило о получении Лапатухиным премии ЮНЕСКО имени Миклухо-Маклая за русско-папуасский словарь. Лапатухин в качестве уполномоченного Морфлота пробыл в Папуа девять месяцев, поездку устроил его тесть адмирал.
— Как будет по-папуасски топор? — спросила Антонина Сергеевна.
— Топор и будет, — Лапатухин хохотнул. — Названия орудий, одежды кое-какой, предметов пришло к ним с Маклаем. Примерно пятая часть русских слов.
— Двадцать пять тысяч долларов, это ведь какие деньги, — изумилась Антонина Сергеевна. — Полсвета объездите.
Лапатухин в ответ раскрыл рот в протяжном «Ва-а» — и закончил свирепым: «Ап!»
Антонина Сергеевна отшатнулась. Посмеялись. Полковников по-свойски, чуть покровительственно пояснил ей:
— Всесоюзное агентство по авторским правам. — И кивнул на своего товарища: — Работает там, в ВААПе.
Товарищ, тихий, улыбчивый, покивал:
— Что и говорить, ВААП берет большие налоги.
— Берите вы эти доллары! Покатаемся по свету и без них, — сказал благодушно Лапатухин и вернулся, как он выразился, к «графическому образу» журнала «Дельфин».
— …Или взять за основу оформления стиль некой отстраненности… Так нарисуют, будто дело происходит на другой планете.
— Под Рокуэлла Кента или под Рериха? — сказал Полковников.
— Хм… может быть, — согласился Лапатухин, — или под Сальвадора Дали.
Они сидели, сдвинувшись головами, в душистом облачке, где смешались запахи коньяка, табачного дыма, кофе, разломленных апельсинов. Разговор шел о журнале общества Освода «Дельфин». Первый номер выйдет в январе. Номинально главным редактором будет старичок адмирал, боевой друг лапатухинского тестя. Рудоля на положении зама главного, тянет все сам. Писал записку в верха о журнале, цифры собирал: в стране в год тонет черт-те сколько, куда годится такое?.. Отставные адмиралы лишь подписывают составленные им письма. Сейчас бумагу выбивают, ездят с адмиралом по министерствам, в Совмин. Одно утешение: старикам адмиралам не отказывают, стоят они на своем, как в бою. Журналу утвердили двенадцать собственных корреспондентов в крупнейших портах мира.
Они перебрались в ресторан. Сафари, вот как называется Колин костюм, вспомнила Антонина Сергеевна. Ей было весело. Писатель, отведя от рта сигарету и выпустив дым, глядел, как дым уходит в раструб светильника.
— Марсель и Сидней у меня забрали, здесь я пас, — говорил Лапатухин, самим тоном намекая, что здесь не его дела, участвуют высшие сферы. — Что остается редакции? Посчитаем. Рио-де-Жанейро, Лондон, Нью-Йорк, Иокогама, Владик… Ну, это и разговору нет, отдам с ходу… Александрия, Копенгаген…
— П-пунические войны, — перебил вааповец.
— Не понимаю, докладывайте яснее, — сказал Лапатухин.
— Непременно журналу нужен исторический отдел, — продолжал вааповец. — Войны на море Карфагена и Рима. Реконструкция триремы. К чертям собачьим Сальвадора Дали. Каперский флот Ивана Грозного. История водолазного костюма.
— Старик, ловлю на слове, — сказал Лапатухин. — Отдел создаем, в завы тебя. Насчет оформления не тарахти, мы тут с тобой не сечем. Хорошей бумаги нам не дают, печататься будем в Югославии, может, даже сшивать не будем… вроде «Кобеты и жиче». Придется держать там своего техреда, мне мотаться туда. Соглашайся старик. Надоест на отделе, поедешь собкором в Марсель.
— М-марсель занят.
— К тому времени Марсель освободится, будет занят Лондон, — сказал Полковников.
Лапатухин осуждающе взглянул на Полковникова, покрутил головой: дескать, неосторожно говоришь, чего не следует.
— Мур-ра ваши Марсели, — сказал Леня. — Разве с Алма-Атой сравнишь? В октябре там теплынь, радуги в фонтанах.
Вааповец поднялся и ушел. Полковников движением головы указал ему вслед, шепнул Антонине Сергеевне:
— Начинал у меня в молодежке литрабом. Выступает по любому вопросу.
— Ты на мужа сердитый?
— Что он не отказался идти в райисполком? На него не сердит, на ребят тоже. Зачем им пораженец?.. Что я им могу сказать? Чтобы не верили рентгеновским снимкам? Но я вернусь еще, через журналистику вернусь.
Антонина Сергеевна вновь пошла звонить Вере Петровне, шел одиннадцатый час. Телефон-автомат занимал вааповец, он говорил на весь вестибюль:
— …дела сами не делаются, дарлинг! И еще две зарплаты просажу!.. Да так, везунок один!.. Ты его не знаешь.