И исходит дьявол
Шрифт:
Он взглянул на часы, подумав о том, что прошло уже достаточно времени, и Танифь должна бы уже спуститься, но увидел, что большая стрелка только-только отсчитала две минуты. «Удивительно, как медленно тянется время, когда ждешь», — подумал он, и сознание его переключилось теперь на то, как все-таки мудро он поступил, что не стал пить более ничего, кроме стакана вина перед ужином. Да, он был бы последним дураком, если б позволил себе еще и коктейли. А так — он совершенно не чувствует сонливости — совершенно.
Мысленно он стал перебирать одну картину за другой из тех эпизодов, что пережил в последние два дня, — старая мадам Д'Юрфэ с сигарой и затем Танифь; Макс, приготавливающий кушетки на лодке де Ришло, и снова Танифь. Этот расплывающийся в любезностях старый Уилкес с бутылкой бургундского, что смело можно отнести к самой привлекательной вещи этой харчевни, — и затем опять Танифь, сидящая за столом напротив него, с лицом, мягко освещенным светом электроламп, и странными тенями, играющими в ее золотых волосах.
Он снова посмотрел на часы — прошла еще одна минута, а затем перед его глазами предстала Танифь, такая же, как несколькими минутами раньше. Она склонилась, чтобы поцеловать его. Ее лицо излучало тепло, а такие странные глубокие глаза ее мудро и улыбчиво смотрели на него из-под полуопущенных век. Он видел в основном только эти восхитительные, улыбающиеся глаза. Остальная часть лица была плохо различима, неясна в очертаниях. Ясно видимы были только глаза, несмотря на слабый свет каминного огня. Глаза понемногу менялись, теряя свой золотистый цвет на серый, а затем на нежно-голубой. Но яркость их, казалось, даже усилилась, и они стали больше.
В одно мгновение он подумал о том, что надо бы свериться по часам о времени. Теперь уже казалось, что Танифь оставила его целую вечность назад, хотя судя по тому, как долго тянулись те две минуты, оставшиеся три еще далеко не кончились. К тому же ему не хотелось отводить взгляд от этих странных ярких глаз, которые он видел особенно отчетливо, даже когда наполовину закрыл глаза.
Нет, у Рекса не было сонливости. Но время иллюзорно, и Рекс никогда так и не узнал, как долго он просидел в полутьме гостиной. Возможно, что в первый раз, да и во второй тоже, какая-то сила искажала его сознание времени, и оно в действительности шло совсем иначе, нежели он видел по стрелкам.
Во всяком случае эти глаза, что смотрели на него из темноты, были последним образом в сознании. В следующий момент Рекс глубоко спал.
В ПЯТИУГОЛЬНИКЕ
В то время как Рекс сладко и безмятежно посапывал перед затухающим камином в гостиной «Гордости павлинов», Ричард, Мэри Лу, герцог и Саймон находились в ожидании, расположившись на полу библиотеки в Кардиналз Фолли.
Они лежали головами к центру круга, а ногами к периметру, образовав таким образом крест из человеческих тел. Однако, хотя они и не разговаривали уже долгое время с того момента, как улеглись, никто из них так и не уснул.
Лежанка из чистых простынь и одеял под ними была вполне подходящей штукой для непродолжительного отдыха, но не для долгого лежания. Поэтому жесткость пола под этой импровизированной постелью вскоре стала вызывать у них чувство дискомфорта. Яркие огоньки пламени горящих свечей и постоянный свет электроламп прорывались сквозь закрытые веки розовыми кругами, не давая расслабиться, и постоянно поддерживали их в напряженном ожидании.
Мэри Лу чувствовала себя совершенно разбитой. Только привязанность и уважение к Саймону и герцогу давали ей надежду, что участие в этой процедуре Ричарда и ее самой сможет принести какую-то пользу. Однако твердая вера в сверхъестественную силу так напрягла ее нервную систему, что сводила на нет все попытки заснуть. Каждый незначительный звук, появлявшийся в мрачной тишине — будь то отдаленный бой часов или легкий шелест листьев от ветерка за окном, заставляли вздрагивать, широко открывать глаза, а мышцы каменели от напряжения.
Ричард и не пытался уснуть. Он лежал и мысленно разрешал всякие проблемы. Через пару недель будет день рождения Флер. С ребенком — все просто, а вот подарок для Мэри Лу — это трудная задачка. Это должно быть что-то желанное и в то же время — сюрприз. Непростое дело, когда у нее уже есть все; любая драгоценность здесь будет банальностью и абсурдом, потому что, продай она хоть самый малый камень из тех сокровищ Шулимова, которые они вывезли из России, ей хватило бы на все развлечения до конца жизни. Подумалось — а не купить ли ей верховую лошадь? Сам он не был наездником, но знал, как она любит лошадей, и ей, наверное, будет приятно изредка прогуляться верхом.
Перевернувшись на живот, он отвлекся от этой проблемы и стал думать о Саймоне и всей этой проклятой неразберихе, в которую тот себя вовлек. И чем больше он об этом думал, тем меньше подписывался под утверждением герцога. Да, он знал, что эта так называемая Черная Магия все еще практиковалась в континентальных столицах и во многих крупных городах Америки. Он даже сам несколько лет тому назад встречал человека, который рассказал ему, что присутствовал однажды на Черной Мессе в лондонском районе Эрлз-Корт, и все же его никак не покидало убеждение, что это элементарное желание интеллектуальных декадентов собраться в кучу для грязных попоек и сексуальных оргий. Саймон не был таким развратным, да и дураком тоже не был. Поэтому было весьма странно, что он оказался среди подобных мракобесов.
Ричард снова перевернулся, зевнул, посмотрел на своего друга, который, как он решил, никогда еще не выглядел более нормально, как сейчас, и задался вопросом: а надо ли ему принимать участие в этом тенденциозном фарсе до самого утра?
Те очистительные ритуалы, которые де Ришло произвел над Саймоном в предыдущую ночь в Стоунхендже, безусловно, пошли на пользу, да к тому же он хорошо поспал после обеда. И теперь мозг его был-ясный и живой, как в старые добрые времена, и, несмотря на то, что угрозы Мокаты были направлены именно против него, он изо всей компании чувствовал себя веселее всех. Несмотря на пережитое недавно, его врожденный юмор так и клокотал, и приходилось сдерживаться, чтобы не расхохотаться при мысли о том, что им всем приходится вот так лежать на твердом полу и что он позволил сделать из себя идиота. Особенно его забавляло то, что Ричарду, этому любителю комфорта, тоже приходится валяться рядом в той же идиотской позе. Тем не менее он осознавал, что желание рассмеяться скорее всего шло от нервного напряжения, и принимал с полным пониманием необходимость этих чрезвычайных предосторожностей. Затем его юмор перешел в легкое раздражение от того, что он вовлек своих друзей во все эти неприятности и что, возможно, на этом дело не кончится. С намерением отвлечься от мыслей о Мокате он уткнулся в свою не очень комфортабельную постель, призвав себя к философскому терпению.
По внешним признакам де Ришло спал. Он, вытянувшись, спокойно лежал на спине, дыша ровно, почти незаметно. Но это было не так. Вот и сейчас он просто восстанавливал свои силы способом, которым не владели его друзья. Это мягкое ритмическое дыхание, выработанное долгой практикой, было одним из способов Раджа-Йоги, которому он выучился еще молодым. И с каждым вдохом он представлял и себя, и других, и всю комнату в синем-синем цвете, волны которого приносили любовь, сострадание и духовную стойкость. Но в то же время под контролем его сознания находилось любое, даже незначительное движение остальных, нежное дыхание ветерка в саду и случайное потрескивание полена в камине. Более двух часов кряду тело его находилось почти в полной неподвижности, но сознание оставалось внимательным и настороженным.