И на Солнце бывает Весна
Шрифт:
– Так, ты совсем плох, - произнес он наконец, - для начала переоденься в чистое, хорошее, а то выглядишь, как Гаврош. Хотя какой ты, - он сплюнул в пепельницу, которой служила для него статуэтка-лодочка, сделанная мной из коры дуба.
– Чего молчишь? Ждешь, что я выйду что ли? Живо вставай и перемени белье. И как это ты только воспитал такое?
– последнюю фразу он сказал не мне, но и к отцу даже не повернулся.
Пока я рылся в шкафу, дядя Женя не сводил с меня глаз, постукивая пальцами по столу. Звук стал невыносим - словно мне на плечо сел дятел и копался клювом в ушах.
– Вот, правильно, теплее одевайся, - я не знал, язвит ли майор, или советует.
Свернув и бросив в угол грязные штаны, я сел на венский стул рядом с книжной полкой. Дядя Женя что-то писал, и я подумал, что тишина затянется еще на полчаса, однако он, не отвлекаясь от бумаг, сказал:
– А чего ты там сел-то? Давай к столу, помощь твоя нужна, - он на мгновение поднял глаза на печатную машинку.
– Поможешь мне документы отщелкать? Ты же, Николай, насколько я знаю, отлично печатаешь? И корреспондент, и наборщик из тебя отличный, ну просто ударник! Ну что, поможешь, а то рука ой как устала, - и он бросил карандаш.
– Жалко только, у твоей "Москвы" буквы "м" и "с" западают, придется их потом чернилами вписывать. Но это ничего. Ну, чего молчишь?
– Вы серьезно?
– А ты серьезно?
– рявкнул он и вскочил. Я вжался в стул, а отец закрыл голову руками, будто ждал, что его станут бить. Дядя Женя достал из планшета три папки, и я, конечно же, сразу узнал их. Я уже понял, что причина всего происходящего - моя дружба с Карлом Эрдманом. Ну что же, раз редактор Гейко ничего не понял об этом замечательном человеке и его теории, то хотя бы теперь объясню. И он, и я, в конце концов, честные люди, отпираться, скрывать что-то, недоговаривать я и не помышлял.
– Узнаешь?
– спросил майор.
– Конечно.
– И не отрицаешь, что набрано тобой и на этой машинке? Или будешь доказывать, что в Воронеже есть еще одна печатная машинка, где точно также не пропечатываются эти две буквы?
– чеканил он. Отец при этом тяжело вздыхал, словно хотел тем самым подсказать мне что-то, если не исправить, то хотя бы облегчить судьбу. Говорить ему либо запретили, или он не хотел сам.
– Нет, дядя Женя, я не буду ничего отрицать и тем более...
– Я тебе, сучий сын, вражина такая, не дядя Женя, - он подскочил ко мне, брызнул в лицо слюной. Никогда раньше, да и потом я не видел и не помню, чтобы на меня смотрели с такой ненавистью.
Он встал, провел руками по ремню, расправляя складки, и, подойдя к двери, крикнул:
– Сержанта Юдина ко мне, - через секунду в комнату вошел один из охранников, что встречал нас у двери, и отдал честь.
– Садись. Ты ведь мастер строчить на этой, - майор указал согнутым пальцем на машинку с брезгливостью, так, будто и она была "вражиной", соучастником какого-то преступления. Одного я не мог понять, как работы Карла Леоновича попали в органы?
– Итак, значит ты, Звягинцев Николай Матвеевич, тысяча девятьсот двадцатого года рождения, - сержант уже принялся настукивать, я даже невольно залюбовался - бегал он тонкими пальцами легко, словно пианист. Майор Пряхин расхаживал по комнате - мимо меня и до окна, где, застыв, беззвучно рыдал отец.
– Не отрицаешь своей причастности к подпольной прогерманской антисоветской организации?
– Что?
– я невольно поднялся на полусогнутых коленях, но майор осадил меня, ударив ладонью по плечу. Я отдышался, и залепетал:
– Я могу, я должен всё объяснить. Это... какая-то ошибка! Уверен, что если вы выслушаете меня от начала и до конца.
– Выслушаем, обязательно выслушаем, - он снова закурил, комната пропиталась запахом крепких папирос.
– Молчи, - простонал отец и отвернулся.
– Тебе знакомо имя Карла Леоновича Эрдмана?
– спросил майор, а его помощник, быстро отстукав по клавишам, бесстрастно ждал моего ответа.
– Да, - машинка в ответ стукнула дважды.
– А Фердинанда Эммануиловича Фишера?
– Нет, впервые слышу, - машинка спешила за мной.
– Ганса Васильевича, точнее, Ганса Вильгельмовича Шмидта?
– Да кто все эти люди?
– выпалил я, когда прозвучала уже двадцатая незнакомая мне фамилия.
– Всё ясно, - протянул Пряхин. Он отодвинул штору, заглядывая в окно.
– Значит, успели сговориться, что никто из вашей группы никого не знает. Ну, ничего.
– Да какой группы?
– Антисоветской!
– рявкнул майор, обернувшись.
– Я знаком с Карлом Эрдманом. Наша встреча произошла весной прошлого года, - я кратко пересказал историю. Машинка продолжала стучать, майор вновь отошел к окну, курил и не перебивал.
– Так мы завершили перепечатку его работ. А потом он стал пропадать, я никак не мог его застать. Вот и сегодня я пришел, и...
– Да, ты пришел, а подпольную шайку вашу раз, и накрыли! Каждого второго из этого дома на Чернышевского пришлось вытащить на допрос, чтобы раскрыть весь ваш заговор.
Я заерзал, понимая, отчего был так молчалив дом, вспомнил перепуганную до смерти тетю Надю. Страшная картина, которую я и вообразить не мог, складывалась по кирпичику в какой-то дьявольский навет. Я нервничал, не понимая, что говорить и как доказать свою невиновность, когда обвинения настолько фантастичны!
– К псевдотеориям, которые лишь внешне похожи на утопические формулировки, а на деле являются шифровками для Запада, мы еще вернемся, - Пряхин смотрел исподлобья.
– А вот сейчас перейдем к вопросу номер два. О чем ты, Николай Звягинцев, умолчал.
Я прокручивал в голове свой рассказ, понимая, что многое я мог и упустить... Майор вновь подошел к двери, махнул рукой, и второй сержант... внес радиоприемник.
– Модель "9Н-19", - сказал ведущий всего этого адского действа со злорадством, будто в комнату внесли самую главную улику, само присутствие которой молчаливо обличает все мои, и не только мои, преступления.
– Матвей, отличная аппаратура!
– он обернулся к отцу, и, кажется, впервые за все это время посмотрел и обратился к нему.
– Ты большой молодец! И, кстати, не в минус тебе, дорогой, то, что не ты помог сынишке его достать. А кто помог, - майор повернул шею, и так резко и круто, что напомнил филина.
– Тот уже во всем сознался.