И на Солнце бывает Весна
Шрифт:
– Считай, уже на месте.
После того, как мы опустили груз и забросили снасти, время замедлило бег. Мы, два человека, похожих и разных одновременно, молча смотрели, как пляшут на фоне светло-зеленоватой воды поплавки, как ярко играют на солнце обрадованные очередной порцией прикормки рыбки-верховки. Временами я затевался спросить что-то, мне хотелось разговора, причем, совершенно неважно какого, самого пустяшного. Но слова обрывались, не хотели идти, словно боялись нарушить тишину и гармонию. Мои утренние старания оправдались - карасик подошел, но клевал
– Ну что, сынок, это твой размерчик. Вот лучше поучишь у меня, а то помру, не у кого будет учиться.
Это была его излюбленная фраза, к которой и я, и мама давно привыкли, хотя лучше было бы его отучить говорить подобное всуе. Ах, совсем забыл! Отложив удочки, я позвонил маме. Отец доставал увесистых карасей, будто они массивной стаей собрались только у его поплавка, и при этом постоянно вставлял в мой разговор по телефону фразы и шутки.
За вечер я так ничего и не поймал, но нисколько не расстроился, считая себя матерым егерем, цель которого - подготовить успешную рыбалку.
Наступил вечер, наполненный странной, звенящей тишиной. Казалось, если крикнуть - то голос долетит до левого берега и станет там самым громким звуком.
– Ох, даже голова немного отпустила, - сказал, потягиваясь, отец, когда мы плыли обратно. Он опять забросил спиннинг, блесна играла за счет движения лодки.
– А что, болела?
– Да так, не так чтобы. Забудь.
Я знал, что он никогда не будет жаловаться, даже если отнимут ногу.
– Да так, сынок, ерунда какая-то бывает. Это, наверное, потому что воздухом дышу мало.
– А ты чаще ко мне приезжай, с мамой. Считай, что дача наша, общая.
– А помнишь дом-пятистенок в деревне, как латали его с тобой? Подпорки ставили, вычищали от хлама? И как пахали?
– Еще бы, такое забудешь... Лучше не напоминай.
– А я о том времени часто вспоминаю, - он достал сигарету и задумчиво закурил.
Нет, отец, даже не буду спорить! Я знаю, ты с теплотой вспоминаешь "девяностые", хоть они и стали испытанием, которое не всякий бы выдержал. Ты любишь то время... потому что был моложе тогда. Не болела голова, не ломила спина, не ныли колени. Но зачем я стану говорить про это? Нет. Я просил:
– Мама сказала, ты компьютер хорошо освоил, который я тебе подарил, ноутбук маленький.
– Да, но я цель имел, не просто так. Собрать информацию обо всех родственниках и односельчанах, кто где воевал и как погиб на войне. Недавно все-все архивы выложили в интернет, а также и награды, причем с прикреплением сопроводительных документов, за какие заслуги орден или медаль.
– Да, это интересно.
– Еще бы. Я даже думаю книгу написать, о фронтовиках нашей деревни.
– Дядя Гена много знал, он рассказывал. А вот знаешь, какой я дурак.
– Знаю, какой ты дурак.
– Да подожди, я о другом. Вот работаю, считай каждый день кого-то записываю на диктофон. И в основном тех, кто говорит чушь - записал и стер. А дядю ни разу так и не записал. А ведь какая бы ценность была!
– И не говори.
– Нет, все же дядя Гена родился до войны, оккупацию помнил, - я помолчал, слушая предвечернюю тишину и глядя на слабый отсвет солнца, пляшущий на воде, словно восторженный шаман. Высоко в небе крикнула и умолкла птица, словно прочла короткую поминальную молитву.
– И по маминой линии многие тоже ведь воевали? Деда то я помню, хотя мне пять лет было, когда он умер.
– Да, он тебя на колени любил посадить, нянчить.
– А я медальками его позвякивал, как погремушкой, мне нравилось. Сам-то не помню, мама рассказывала.
– С помощью сайтов тоже я многое о нем нашел. Он же ничего не рассказывал.... А почитай сопроводительные бумаги к его орденам! Рембо, или как там его, из боевиков. Только настоящий! Один, с пулеметом и гранатами восемнадцать немцев положил!
– Да, боевой у тебя был тесть.
– Хороший мужик, да. Жаль, из-за ран мало прожил. Сестра его старшая, Татьяна, погибла на фронте, санитаркой была. И двоюродный брат его тоже, интересный персонаж. Я про него как раз сейчас ищу подробности.
Мимо нас промчался катер, нетрезвые пассажиры махали нам руками.
– Вот черт, сейчас раскачает, - отец выплюнул окурок.
– А звали его...
– Кого?
– Брата деда! Ты меня слушаешь?
– Конечно!
– грести обратно было тяжело, я немного устал, но просить отца подменить меня на веслах не хотел.
– Евгений Максимович Пряхин.
Я замер, подняв весла - капли падали вниз.
– Он был старший майор госбезопасности, участвовал в ликвидации Елецкой группы противника в бригаде войск НКВД. Погиб в начале июля сорок второго года. Посмертно награжден орденом за успешную борьбу с вражеской агентурой и диверсантами. Выдающийся, видимо, был человек, а сведения о нем такие скупые.
Отец даже не заметил моего изумления, или не придал значения - он не мог знать того, что известно мне о... Пряхине. Ведь это был он, вряд ли однофамилец... такого ранга.
– Что с тобой, отдыхаешь?
– спросил он.
Жесткий офицер из воспоминаний Звягинцева, сталинский палач и мерзавец - мой родственник? Пусть не прямой, конечно, но всё же... Я снова взялся за весла, греб машинально и молчал, несколько раз порываясь рассказать отцу о дачной находке и удивительной истории, в ней записанной. Но папа снова пересел ко мне спиной и забросил блесну, и я решил, что лучше пока помолчать.
Налетел ветерок, он принес запах сырости, чистоты. Я поднял глаза - с левобережной стороны шли тяжелые тучи, они заволокли небо и нависли тяжелыми свинцовыми подушками над городом, который с исчезновением солнца побледнел, стал мрачным, сероватым. На миг опять всё притихло, и только весла били по воде, поднимались и опускались вниз, словно плывущие дельфины. Глухота обволакивала нашу лодку, но гром и молния вспороли ее. Они всколыхнули водохранилище, будто подняли бурю в огромной ванной.