И на Солнце бывает Весна
Шрифт:
– Конечно-конечно, - ответил я.
– Более того, обещать не буду, но постараюсь если не всю работу, то хотя бы часть ее набрать на компьютере.
– Это будет здорово! Я буду вам так благодарна, я просто не успеваю.
Я поблагодарил краеведа и проводил. Подниматься опять не хотелось, решил подышать. Было душно, тянуло побыть в тишине, но даже в нашем проулке не удавалось спрятаться от городского шума, урчания сотен моторов, проносящихся по проспекту. Мой коллега - Витя Малуха, спустился, слегка покачиваясь, закурил. Мы с ним были единственные корреспонденты мужского пола в большом коллективе редакции, журналистика из-за невысоких зарплат давно стала "женской профессией".
Я попросил
– Классно она рассказывала!
– сказал Малуха, давая мне прикурить.
– Вот кто делом реальным занят, не то что мы.
Я кивнул. С этим сложно спорить - сочиняя каждый день по десятку коротких новостей в сухом "форматном" стиле, выдавая интервью разной степени скучности, мы были самыми настоящими бездельниками. Журналисты - трудно сказать, по собственной воле, или нет, давно отказались от служения высоким целям, и потому стали лишними людьми в обществе. Люди, интересуясь новостями, совсем не брали в расчет автора и его мнение, да и нас вынуждали доносить информацию, а не оценивать ее. Так что мы стали роботами. Скоро компьютеры сами начнут формировать новостные заметки, брать интервью, и тогда от нас совсем откажутся. Я уверен, что с задачами, которые сейчас ставят перед нами, машины справятся не хуже.
Я молча стоял, а Витя просто смотрел на меня и, кажется, он ловил мои невеселые мысли.
– Краеведы, бессеребренники, чудаками кажутся, - сказал он.
– А ведь это просто люди увлеченные, со своей целью и миссией, каждый из них в глубине души убежден, что занят важным делом. Собственно, это и есть их стержень, ради него они вкладывают силы и даже средства. А мы - нет. Мы не верим в то, что делаем, даже на поверхности души не верим.
Он потушил окурок. Я знал, почему Малуха так говорил, что его раздражает. Юля отчитала его за то, что он взял с какого-то сайта новость и хотел поставить ее почти один в один, заменив всего пару слов. И поступил он так не потому, что думал украсть чужие мысли - там их просто не было. Даже не в лени дело. Он больше не любил профессию. Перегорел, устав от нестыковки реальности и собственных ожиданий.
Эх, Витя, вот стоишь ты, закурив вторую сигарету, небритый, сутулый, с ощутимым даже на улице шлейфом ночного подпития, и глаза твои мутны. А ведь я знаю тебя давно, и учились вместе, только ты - на два курса старше. Тебя же сам заведующий кафедрой всем в пример ставил! Старик - либерал и идеалист, он на тебя просто молился! Ценил твой слог. Кому он нужен теперь, да? У тебя над кроватью тогда висел портрет Василия Пескова и ты говорил, что добьешься своего, обязательно проедешь по стране и станешь автором лучших очерков о природе и людях. Ты видел себя мастером, представлял на вершине и мечтал, конечно, не о том, что имеешь теперь. Если бы тебе, тогдашнему студенту, открыть правду и показать тебя нынешнего, ты бы плюнул и не поверил, да. Журналисты сейчас - самые лишние люди. Это уже не творческая профессия, в ней может преуспеть разве что амбициозный халтурщик. А ты не смог стать таким.
– Молодец, эта Ольга Фадеевна, краевед, - наконец произнес он.
– А Юлька - дура. Ненавижу ее. Псевдоредактор. Сама бы в жизни хоть что-то написала. Администратор от журналистики, смех один.
И тут ты по-своему прав. Я это тоже знаю и вижу. И мне ты сейчас говоришь все это только потому, что доверяешь, хотя мы далеко не друзья, и не будем ими. В нашей профессии стало излишне много девочек, особенно много - на командных местах. С другой стороны, я не знаю, какой редактор лучше - глупенькая Юлечка, или недосягаемый в своей
Мы шли с Витей Малухой вверх по лестнице, и, глядя на его сутулую спину, я подумал: "Бедняга, ты плохо кончишь". Захотелось выкрикнуть это. Но зачем? Я промолчал, да и он не поймет, ведь мы и не говорили с ним по душам сейчас, а так... просто покурили, перебросились парой фраз.
Рабочий день, как всегда, очень медленно подходил к концу. Я спускался вниз, на ходу позвякивая ключами и думая, что скоро окажусь на даче. В этот момент завибрировал телефон, и, достав его, я увидел незнакомый номер.
– Здравствуйте, Сергей?
– Да, слушаю.
– Меня зовут Таня Лукьянова, я звоню по просьбе Ольги Фадеевны, она просила передать рукопись.
"Как быстро!" - подумал я. Да, Витя прав, краеведы - настоящие фанаты, если бы их нанимали на работу и платили за краеведческий труд, все бы они получали премии за усердие. Среди них, конечно, есть люди одержимые и не всегда адекватные, даже откровенно сумасшедшие, но не бывает унылых и пассивных.
– Где мы можем встретиться?
– Я сейчас в центре, в районе "Утюжка". Но иду в сторону Петровского сквера. Давайте встретимся у "Петровского пассажа", хорошо?
Медленно продвигаясь на машине по Московскому проспекту, я подумал: никто не любит пробок. А я вот, честно, когда стою в веренице автомобилей, то трогаясь вновь, то ожидая движения, часто задумываюсь о жизни. Да, определенно есть какая-то философия в дорожных пробках. Они дисциплинируют. Кто-то не выдерживает, хочет рвануть, но только нервничает, выслушивая раздраженные сигналы со всех сторон. Когда такой поток по всем дорожным полосам, ты бессилен что-то исправить, каким бы мощным ни был твой двигатель, и сколько бы ни стоила твоя машина. Это нужно понять и принять, но многие ли сохраняют спокойствие? Я - да, и понимаю свое место простой единицы в потоке, впереди меня кто-то уже прошел определенный путь и ближе к цели, но и позади очень многие. Кажется, все мировые религии учат смирению и глубокому пониманию устройства мира. К этому зовут и пробки, нужно просто понять и принять их нравоучение. Но нет - моторы бесполезно ревут, иногда слышны крики и ругань. Глупые люди.
Я обещал Татьяне, что буду через двадцать минут, но негде было припарковаться, и я проехал до улицы Коммунаров. В последнее время, даже если я опаздывал на важное мероприятие, то никогда не переживал по этому поводу и тем более не бежал. Пусть бегают мальчики-корреспонденты и особенно - девочки, раз их развелось так много. Но сейчас, хотя и повод особенным не назовешь, да и смысла нет, но я почему-то я шагал всё быстрее и быстрее, а затем вовсе бросился со всех ног, огибая прохожих.
У входа в "Петровский пассаж" стояла девушка. Она улыбнулась:
– За вами гнались?
– Нет, это я так к вам спешил, - честно ответил я.
На мгновение наши глаза сошлись. У Татьяны они были черные, глубокие, и трудно было понять, то ли смеются они, то ли плачут. И странная мысль поразила меня - неужели я вот так загляну в них только сейчас, на миг, и всё? Девушка передаст мне папку, мы поблагодарим друг друга, и разойдемся.
Я каким-то особым, наверное, звериным чутьём почувствовал, принял и распознал всю её, словно знал Татьяну всю жизнь, искал и стремился к ней. У нее был какой-то особый родной запах. Нет, не духов вовсе, а какая-то иная, далекая и близкая одновременно нота, которая слегка тронула что-то во мне, и душа зазвенела, словно сотня маленьких колокольчиков.