И танки наши быстры

Верещагин Павел

Настя встретила вопросительный взгляд Бурцева и кивнула: да-да, так все и было.

– ...И он подумал-подумал и согласился.

На глазах Насти опять появились слезы, и ей пришлось замолчать, справляясь с собой.

– То есть все это произошло не сразу, не в один день... Он сначала стал какой-то задумчивый. И смотрел на меня какими-то мудрыми глазами. А в один прекрасный день...

Настя достала из заднего кармана джинсов носовой платок и высморкалась.

– В один прекрасный день все кончилось. Все мое счастье. Он собрал вещи и ушел. То есть он постарался

быть честным по отношению ко мне... Не хотел, чтобы я терпела неудобства. Устроил так, чтобы я ни в чем не нуждалась... Могла жить в свое удовольствие... Чтобы мне не нужно было бы возвращаться к прежней жизни. Но оказалось, что мне все это совсем-совсем не нужно...

Настя умолкла и молчала, наверное, целую минуту. Потом горько усмехнулась:

– Вот я знаю, все вокруг считают, что мне ужасно повезло. Что я ловко устроилась... Пожила с мужиком пару годиков и раскрутила его на все сто! А я жила как в тумане. Просыпалась утром и начинала плакать. Все спрашивала себя: «Ну почему, почему? Зачем все так получилось? Зачем нужно было давать мне такое удивительное, неслыханное счастье, чтобы потом разом все отобрать? Ну чем я провинилась?» И плакала, плакала.

– Может быть, я просто не могла поверить в то, что мое счастье ушло сквозь пальцы?... В то, что все позади?... Я садилась с утра у телефона, обнимала вот этого бегемота и начинала колдовать: «Ну, пожалуйста, пусть он сегодня позвонит. Пусть позвонит! Пожалуйста! Он не может не позвонить!» Смешно!

Она попробовала рассмеяться. Но смех у нее не получился.

Наступило молчание.

На журнальном столике неожиданно громко зазвонил телефон. И опять Настя вздрогнула от неожиданности, впилась глазами в аппарат и не стала снимать трубку.

Бурцев помолчал некоторое время, дожидаясь, пока телефон умолкнет. И не стал спрашивать, почему Настя не снимает трубку. Вряд ли это звонил ее друг. А если нет, то мало ли какие соображения могут быть у человека.

– Да-а... Грустная история, – согласился он. – Но вы знаете, время – оно все лечит. Точно. Я по себе знаю... Вы еще очень, очень молодая... И красивая... У вас вся жизнь впереди! И в ней еще будет много хорошего. Поверьте!

Девушка вскинула на Бурцева горящие глаза и упрямо помотала головой.

– Нет, в моей жизни уже ничего больше не будет! Вся моя жизнь уже в прошлом.

Бурцев пожал плечами и не стал спорить. Есть вещи, которые нельзя объяснить и которые человек должен понять сам.

Он почему-то подумал, что через какой-нибудь десяток лет его дочка будет такой же, как эта Настя. И будет мучиться над вопросами любви и нелюбви, добра и зла, жизни и смерти – вечными вопросами этого мира.

– Я вот все думаю, – опять заговорила Настя. – Если он смог так все забыть... И простить измену жены... Значит... Значит, он просто ее любит. Так? – Она заглянула в глаза Бурцеву.

Бурцев пожал плечами. В двух словах не скажешь. Непростой это вопрос.

– Ведь он мог отказаться начать все сначала из одной только гордости... – сказала Настя. – Не простить ей обиду... Так часто бывает. Но ведь

это... Когда не любишь. А если любишь... – Она замолчала. – Любовь... как это объяснить? Это что-то непонятное. Когда просто сидишь с человеком, пусть даже на маленькой кухоньке, и тебе так хорошо!... Вокруг – будто дворец чудесный и все переливается огнями. Так что ничего другого не нужно... Мы с ним жили разнообразно, ездили на охоту, катались на лошадях... Но мне все это было не важно. Мы могли бы просто сидеть на этой самой кухоньке. И я была бы счастлива. Но я это чувствовала, а он, видимо, нет. А с ней... С ней он чувствует... И с этим ничего нельзя поделать.

Настя вопросительно посмотрела на Бурцева, и ее глаза опять начали наполняться слезами.

– Вы только не подумайте! Я не жалуюсь. Тысячи и тысячи женщин отдали бы половину своей жизни за то, чтобы в ней были такие два года, как у меня... Я это понимаю. Но я... я... Я никогда не думала, что это бывает так больно...

Бурцев пошевелился в своем кресле.

– Мне иногда кажется, – голос Насти осекся, – что я не смогу дожить до вечера. Ведь это невозможно. Ведь оно все время болит...

– Что?

– Я не знаю что! Что-то вот здесь. – Настя прижала руки к груди. – Раньше бы сказали – душа! Мне иногда хочется расцарапать грудь ногтями! Хочется разорвать ее и вынуть то, что болит!

Бурцев пристально посмотрел на нее.

– Я даже пить пробовала! – Настя по-своему поняла его взгляд и горько усмехнулась. – Только мне не помогает.

Бурцев кивнул. Это известно. Кому-то это дело помогает, а кому-то нет.

Он смотрел на девушку и чувствовал к ней все большее и большее сочувствие. Даже не просто сочувствие... А нечто большее.

Эх, если бы не обстоятельства... Если бы не его сегодняшние заботы... Бурцев покосился на окно, за которым, двумя этажами ниже, ждал его на балконе одинокий житель полярных широт.

Взгляд Насти упал на телефон. Она вздрогнула. И почему-то усмехнулась.

– Ну да ладно! – тряхнула она головой. – Может быть, недолго уже осталось.

– Что вы имеете в виду?

– Да так... Ничего. – Настя спрятала глаза. – Налить вам еще чаю?

Бурцев отказался.

Он все больше и больше прислушивался к непонятным звукам, которые начали доноситься из-за окна. Как будто кто-то с настойчивостью, достойной лучшего применения, стучал молотком в железный лист. Бурцеву эти звуки очень и очень не нравились.

Настя заметила изменившееся выражение его лица и тоже прислушалась.

– Что это там за шум? – спросила она.

– Не знаю...

– Думаете, ваш питомец?

Бурцев пожал плечами. Он встал и подошел к окну.

Люди, проходившие под окнами, задирали удивлено головы и смотрели куда-то вверх, туда, где располагался его, Бурцева, балкон. Несколько человек даже остановились и, переговариваясь между собой, указывали руками вверх.

Некоторое время царила тишина, потом опять раздались глухие удары по железу. Потом удары смолкли, и до Бурцева приглушенное хорошими стеклами донеслось знакомое «гха-гха».