И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— Опять что-то кудахчет на своем... — пробубнила себе под нос Катарина, выпучила глаза и затянула кожаный пояс на талии пленницы так сильно, что та начала задыхаться. — Хоть ночью глаз не смыкай: еще утащит в болото или сожрет…
Катарина достала из своего кожаного мешочка еще снадобья и протянула кусочек девушке.
— Держи еще. Ты уже идешь на поправку. Вот и славно, — Катарина натянула искусственную улыбку.
Мирослава не отказалась. Лекарство и впрямь ей помогало. Она больше не плакала и даже думала, что стала смелее, чем обычно.
— Наверное, мне просто ставят капельницы, — посмеялась она над собой, разжевывая горькое снадобье.
— Вот и славно, — Катарина похлопала девушку
Как только Мирослава была готова, ее отвели в главный зал. Она не знала повода такому веселью, но с наступления темноты и до самого рассвета викинги пировали, пели и делились историями в душных комнатах, которые топились по-черному. Копоть, оседающая на потолках, стенах и одеждах, омрачала и без того мрачные помещения.
Мирослава сидела в конце длинного деревянного стола, и теперь у нее была возможность подробнее изучить каждого приближенного Рёрику. Она убедилась в том, что викинг, убивший младенца, действительно был Синеусом и вторым братом конунга по старшинству. Правда, она не понимала, почему другие варяги, зовя Синеуса через весь зал, кричали со свирепым скандинавским акцентом «Харальд!» и почти похрюкивали, пьяные от браги. Это определенно был Синеус, которого она написала и не спутала бы ни с кем другим. Варяг носил черную бороду и длинные волосы, которые завязывал на затылке в узел.
Как она не спутала бы и Трувора, которого другие опять-таки почему-то звали Утредом. Когда Мирослава услышала это имя, она подумала, что ей почудилось. Тем не менее этот самый Утред внешне не отличался от Трувора, придуманного ею. Самого младшего и нежного в отличие от братьев. Его волосы были золотистыми как пшеница. Растительность на его лице почти отсутствовала. Утред, или же Трувор, не один год мучался, пытаясь отрастить хорошую бороду, но природа не хотела давать ему ничего, кроме мягкого пушка, торчащего клочками на подбородке и щеках.
Также у братьев была красавица-сестра Иттан, на которой совсем не было лица весь вечер. Она ни с кем не говорила, не ела, не пила и была бледнее луны. Мирослава смогла насчитать трех мальчишек, которых не пустили за стол. Они то и дело подбегали сзади к Иттан, дергали ее за рукава и просили еще еды. Она была безучастна, и Мирослава понимала почему: датчанка имела трех сыновей и как только смогла родить дочь, малышке тут же вспороли брюшко. Как хорошо, что Иттан не знает, кто такая Мирослава и что она сделала с ее дочерью!
Рядом с Иттан сидел ее муж, который, если и говорил с женой, то был холоден и груб. Улыбался он лишь рабыням, которые подходили к нему с закусками и напитками, но не смел позволить себе лишнего при братьях жены. К тому же он считал Иттан виновной в уродстве родившейся дочери, хотя и не был сильно расстроен, как если бы это был сын. Его имя совпало с тем, что дала ему Мирослава. Ларс.
Райан сидел в конце стола, но напротив Мирославы. Каждый раз, как только он замечал жадные взгляды мужчин, устремленные на нее, на его лбу набухала вена, а губы едва шевелились, собираясь вот-вот изобразить ухмылку. Однако он не мог себе это позволить и потому был спокойнее удава, мало ел, скромно пил и держал руки под столом. Остальные викинги нагло их клали на стол и то и дело расталкивали локтями еду и деревянные кубки. Мирослава удивилась тому, что несвободный человек, раб Синеуса, сидел за столом вместе со всеми так, будто был равен им. Он был хорошо одет, умыт и свеж. Она никогда не упоминала о подобной ситуации в своем романе и решила, что, возможно, такое незначительное событие не противоречит сюжету. Тем не менее это было неестественно и нелепо, покуда остальные рабы и трэллы были заняты прислуживанием. Они бесконечно несли еду и напитки, а викинги бесконечно ели и пили. И рабы снова и снова несли еду и напитки.
Катарина качала маленького
Мирослава вспомнила о Бруни, и ее сердце, разгоняя кровь, тут же заколотилось с бешеной силой. Щеки вспыхнули румянцем. Глаза стали влажными. Зрачки увеличились. Она смотрела на Олега и ненавидела его. Как ненавидела и остальных. Мирослава не знала, жив пес или мертв, и даже боялась думать об этом. Она подняла глаза к потолку, чтобы не дать слезам скатиться. «Оставайся сильной. Будь сильной!» — мысленно уговаривала она себя.
Райан это заметил и поджал нижнюю губу. Он был на ее месте, был пленником и рабом. Он есть раб и сейчас. Он терял близких, и он ни с чем не перепутал бы это чувство, отражающееся на лице чужестранки, которое так легко теперь читалось.
— Уж не Олег ли ты Вещий?.. Олег родился в 845... Тебе что, лет двадцать? Что-то здесь не так, — Мирослава закончила свои подсчеты вслух, но никто не обратил на это внимания, кроме Райана.
Многие детали не сходились то с ее книгой, то с «Повестью временных лет», то с официальной историей, и Мирослава никак не могла установить точный год, в котором сейчас находилась.
Олег был еще совсем молод, красив и внешне не имел ничего общего с варягами. В официальной российской истории Олег был дружинником и приближенным Рёрика. Мирослава же сделала его ильменским словеном, на чьи земли пришли викинги. Еще одно совпадение с книгой. Но если Олег и Рёрик враждуют, почему первый сидит с ним за одним столом? Мирослава вдруг вспомнила о памятнике, что стоит в Старой Ладоге недалеко от каменной крепости. Памятник первым русским князьям. Рёрик и Олег держат вместе щит и смотрят друг на друга с благодарностью. Мирослава не смогла сдержать смешок. Хотела бы она посмотреть на лица этих двух, если бы они увидели этот памятник! Рёрик бы явно был доволен тем, что его изобразили гораздо выше и стройнее, а вот Олег, в отличие от памятника, совсем не носил бороды и был гораздо моложе и приятнее на лицо.
Словен был одним из тех, кто вытащил ее из реки, одним из тех, кто, возможно, ранил ее пса, и теперь она прятала лицо каждый раз, когда он смотрел в ее сторону или проходил мимо, кидая многозначительные и обеспокоенные взгляды. Остальных женщин и мужчин Мирослава различить не смогла. Вероятно, это была дружина Рёрика со своими семьями, которые прибыли вместе с ним из Фризии, чтобы осесть здесь и переждать волну восстаний, набраться сил, заняться земледелием и торговлей.
Олег принес музыкальный инструмент, похожий на гусли, вышел из-за стола и пересел на маленький стульчик в другом углу зала. Веселую песню завела какая-то женщина, вероятно, рабыня и любовница одного из варягов. Мирослава знала, что хлипкое перемирие словенов и варягов держалось лишь на браке Рёрика и Ефанды, но ей было невдомек, почему Олег не только принимал это со спокойствием, но и приходил в крепость, чтобы поиграть на гуслях… Ей было невдомек, что Олег пришел в крепость ради нее. Он унижался перед конунгом ради нее.
— Марна, — прошептал Райан над ухом Мирославы, обойдя ее незаметно сзади, и протянул руку.
— Что? Я не…
Но она не стала спорить и приняла приглашение. Кто откажется потанцевать со своим любимым мужчиной, пусть он всего лишь и книжный герой? К тому же она обещала себе быть сильной, спокойной и рассудительной. И если требовалось участвовать в этой игре по воле ее же собственного мозга, то придется принять и правила этой игры. Быть может, заветный приз при ее прохождении — это возвращение домой?