И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— Так, конюшня... Надеюсь, Линн все еще там, — прошептала Мира, пробираясь по коридору, в котором была такая кромешная тьма, что хотелось еще раз открыть глаза.
Мирослава дрожащими руками вынула из-за пазухи кожаный мешочек, который украла у Катарины, достала снадобье и зажевала, давясь им.
— Так-то лучше.
Ей было страшно, и Мирослава верила, что снадобье — было единственным правильным решением. Она верила, что вся ее смелость, какой она не обладала прежде и какой восхищалась у мужа, была в том кожаном мешочке.
То, что должно было случиться с Линн,
Покровителя Линн, старого викинга по имени Якоб, положили в землю еще десять дней тому назад, чтобы успеть сделать все приготовления перед сожжением до прибытия Рёрика. Мирослава в своих сочинениях изменила лишь одну деталь, которая отличала эти похороны от сотен других: в этот раз не было драккара. Рёрик и его армия, сбежав из Фризии, покончив с грабежами и набегами и придя на сушу, уже не были так богаты, как это было раньше, чтобы бездумно жечь лодки. Однако жизнь рабыни стоила меньше, чем настоящий драккар, и потому Линн, любимой женщине Якоба, было суждено служить ему и в загробном мире.
Когда костер будет сложен, Линн поведут к нему нагой по сырому и липкому снегу. Ей не будет холодно. Огонь, поднимающийся на несколько метров ввысь, будет греть и без того горячее от ужаса тело. Ее соски встанут, а кожа от кончиков пальцев ног до шеи покроется мурашками. Ее сердце будет выскакивать из груди, но она не будет кричать, а только медленно идти и чуть сопротивляться. Ноги откажутся передвигаться. Какой человек в уме и здравии по своей воле пойдет в огонь? Но судьба будет милосердна к ней: Рёрик отдаст приказ перерезать ей горло прежде, чем ее положат в костер рядом с трупом, пролежавшим десять дней в земле.
Якоб будет держать в руке меч, которым сразил немало врагов, когда был молод, рядом будет лежать награбленное в походах золото, его любимое вино и лошадь, ведь слишком хорошим воином и верным другом он был, чтобы Рёрик скупился на похороны. Якоб сам просил обойтись без драккара. К тому же на дворе конец марта — ладью никак не спустить на воду. Никто не будет кричать, никого не будет охватывать ужас от увиденного. В воздухе будет витать только трепет и восхищение. Чем выше будет стоять дым, тем выше и богаче будет усопший в загробном мире. Все должно быть сделано правильно.
От костра останется лишь немного пепла, углей и расплавленного металла. Такой сильной будет температура огня. Ни Якоба, ни его тела не будет больше на земле, где он жил храбрецом. Теперь он Бог. Прекрасная Валькирия унесет его на своих руках в высший мир, где он будет есть вкусное мясо вепря, пить крепкое козье молоко и много учиться военному искусству.
Мирослава уже почти добралась до ворот башни, как вдруг чья-то сильная рука схватила ее и затащила в одну из маленьких комнат, больше похожих на кладовую.
— Что ты задумала? — кто-то ругался на нее, и только по голосу она смогла узнать ирландца.
Мирослава пыталась нащупать руками стены, арку, ведущую к выходу, но каждый раз ее ладони либо находили пустоту, либо упирались в крепкую грудь Райана. Он был высоким, стройным и ловким (последнее помогало ему выживать бок о бок с викингами), и потому обычно, когда глаза Мирославы смотрели прямо, они видели лишь его грудь. Теперь, в кромешной тьме, ее руки были ее глазами, но и они не помогали. Райан же словно видел в темноте и опережал Мирославу еще до того, как она успевала сделать шаг в сторону выхода. Неловкие, бессмысленные передвижения и увиливания продолжались еще около минуты. В ночной тишине слышалось лишь пошаркивание обуви о деревянный и заледеневший пол.
— Райан! — наконец, она сдалась и закричала шепотом.
Он остановился и забормотал что-то на своем. Его голос и манера говорить не были обычными. Райан был зол. Она могла догадаться, что от нее требовалось вернуться назад, пока другие варяги не спохватились. Трэлл Синеуса теперь действовал по приказам Рёрика, и над Мирославой было два надзирателя: Райан и Катарина. И если первый был не только сносным, но и приятным, вторая щекотала нервы.
Темнота не позволяла всмотреться Райану в глаза и пронять его жалобным взглядом. В девятом веке они не могли говорить на одном языке и не могли быть услышанными.
— Линн, — Мирослава перебила ругающегося Райана, — Линн!
Голос ее дрожал. Райан на мгновение замолчал, видимо, принимая решение, но все же взял Мирославу за предплечье, пусть и нежно, чтобы отвести обратно в зал. От возмущения она выругалась на ирландском.
— Мне стыдно видеть тебя таким! Видеть, как ты подчиняешься тому, чью голову тебе суждено снести с плеч! Да что с тобой не так?! Если раньше я думала, что попала в свою книгу, то сейчас мне кажется, что… я в пародии на нее! Все не так! Не так! Райан МакДауэлл, найди в себе силы сражаться и перестань быть трусом! Разве я делала тебя таким! Нет!
Ругаться на ирландском было ее обычной и очень удобной привычкой. Мирослава родилась в Лимерике и жила там до восемнадцати лет. По иронии судьбы этот город был основан викингами. Несмотря на то что ее воспитывала русская семья, она посещала ирландскую гимназию, дружила с ирландскими девочками и влюблялась в ирландских мальчиков. Она говорила на ирландском, который давали в ее гимназии дополнительной дисциплиной, лучше, чем на русском, хотя на ирландском мало говорили даже сами ирландцы. К тому же было удобно ругаться или сплетничать, меняя один язык на другой. Каждый раз, когда Мирослава хотела выругаться дома при родителях, в университете или при муже, она делала это на ирландском. Как она сделала это и сейчас.