И тысячу лет спустя. Трэлл
Шрифт:
— Потому что не хочу, — Александр причмокнул языком и устало вздохнул.
— Может, я тогда почитаю вслух? — ее голос звучал по-детски обиженно. — А мне очень-очень надо, чтобы ты помог советом, потому что мой взгляд уже совсем замылен. Мне больше не с кем поделиться. Это очень важный момент в сюжете… Мне нужен мужской взгляд, потому что здесь Райан впервые встречает Марну и… Я бы хотела узнать, что чувствует мужчина, когда влюбляется с первого взгляда…
Александр помедлил с ответом. Видимо, пытался подобрать нужные слова или думал о том, стоит ли говорить прямо. Он взял ложку, опустил
— Ничем не помогу помочь, — произнес он, поднес ложку ко рту и подул на нее, чтобы остудить содержимое. — Тем более… любовь с первого взгляда? Разве такое бывает?
Голос его дрожал. Он боялся ее реакции, но не хотел уступать.
— Ты слишком помешана на своей книге и уже превращаешься в типичного сумасшедшего писателя, — он пытался шутить, но Мирославе не было смешно. — Ты же раньше ходила к психологу?
— Ходила.
— Почему перестала? Разве он тебе ничего не объяснял про личные границы других людей? Или ты только о своих помнишь?
Мирослава сжала кулаки до боли, длинные ногти вонзились в ладони.
— Ты обижаешься на меня за то, что я не читаю, потому что... не люблю, — он интонационно выделил два последних слова. — Разве можно принуждать других людей к тому, чего они делать не хотят? Разве я мало о тебе забочусь? Я прихожу с работы... Я приношу тебе еду... Я нанял домработницу... Я бегаю в магазин... Я сдуваю с тебя пылинки, чтобы ты лишний раз не навредила себе, отдохнула после произошедшего... писала, в конце концов. Чего хочу я? Всего лишь спокойно поесть... и чтобы тебя не было в моем поле зрения.
— А я всего лишь... хочу, чтобы моему мужу было интересно то, чем я… что для меня... — промямлила она, перебив его, но не договорила и глубоко вздохнула, вдруг осознав, как глупо сейчас выглядит. — Ты меня больше не любишь? Разве ты не говорил, что влюбился в меня с первого взгляда? Что будет теперь с нашим браком? Зачем тогда ты держишь меня подле себя? Ведь ребенка больше нет.
— Может, и говорил. Но разве не все так говорят, чтобы сделать приятное своей девушке? Мира, тебе двенадцать? Ты вроде серьезные вещи пишешь и до сих пор в турецкую любовь веришь?
— Тогда разведись со мной.
— А ты хочешь этого? Хочешь? Я бы и с радостью, но ты же… посмотри на себя! Ты считаешь меня чудовищем, но я хороший человек, Мирослава! Я не твоя мать, чтобы выкинуть тебя на улицу. И я не дам тебе развода, как бы этого сам не хотел, пока ты не станешь адекватной! А? Что ты так смотришь на меня? Скажи, что я не прав? Взгляни на себя? Что станет с тобой, если я разведусь с тобой? Бог свидетель, уже через месяц мне придется вытаскивать тебя из дурки!
Александр закончил свой монолог, поднял брови, вернулся к тарелке и швыркнул супом. Мирослава почувствовала, как в груди стало неожиданно горячо и тесно. Она стиснула челюсти. Казалось, весь мир вдруг сжался до маленькой точки, в которой существовала только она и ее муж, швыркающий супом. И чем больше она наблюдала за ним, тем невыносимее становился этот звук. Все мышцы Мирославы напряглись, и тело было готово защищаться. Оставалось только нажать на спусковой крючок.
— Ну что опять у тебя с лицом? — грустно удивился Александр, вытирая суп
Одно резкое движение руки — и тарелка летит в стену, суп растекается красным пятном по белому столу и белой рубашке.
— Мирослава!
Размахивая руками, Александр соскочил со стула, и его жена выбежала из комнаты, не найдя смелости объясниться за свой поступок. Она знала, что он был близок к тому, чтобы ее ударить. Она знала и где-то внутри жаждала этого. Ведь тогда маленькой трусливой Мире не нужно будет искать другого повода, чтобы уйти и покончить со всем.
Тем же вечером Александр притворно извинился перед Мирославой, хоть и не знал, в чем именно был виноват. Александру не было в тягость извиняться, когда он не чувствовал себя виноватым. Просто потому, что он был предпринимателем и знал, как решать конфликты. Он ненавидел их. Ненавидел разговоры по душам, и потому скорое извинение избавило бы его от них.
— Мира, если хочешь… можешь почитать мне сейчас. Я послушаю перед сном.
Он гладил жену по волосам, она лежала на кровати отвернувшись. Мирослава теребила пальцами уголок пододеяльника.
— Не надо одолжений, Саша, — тихо ответила она обиженным детским голосом, а затем вдруг покашляла, сама испытав отвращение от того, как голос ее звучал. Почему он так менялся рядом с ним? Куда пропадал тот голос, каким она владела в стенах университета или в собственной книге?
Мира повернулась к нему и показала красное и опухшее от слез лицо.
— Происходит нечто неправильное.
— О чем ты?
— Рядом с тобой… я чувствую себя ребенком. Обиженным, одиноким, жаждущим любви ребенком.
— Но ведь это так и есть. Ты постоянно ведешь себя, как ребенок. Хотя я много раз говорил, что хотел бы видеть рядом с собой сексуальную и женственную тебя.
— А что если… я веду себя как ребенок просто потому, что ты ведешь себя как отец?
— Все, хватит, — Александр устало вздохнул и отмахнулся рукой. — Снова начинаются психологические штучки? Слушай. Мне тут недавно посоветовали на работе хорошего психолога. Давай я оплачу? А?
Она собиралась в очередной раз возразить, почти выругалась на ирландском, но только кивнула головой. Кивнула, чтобы больше не стучаться в стену.
— Давай, иди сюда, я тебя обниму, — он лег рядом с ней, прижал к своей груди, и Мира растворилась в его запахе. Таком желанном и недосягаемом.
Мирослава была его второй половиной, но должна была быть отдельным цельным человеком. Ей часто было скучно. У нее не находилось сил на рутинные дела. Она была безответственна в бытовых вопросах, забывчива и мечтательна. Порой, проснувшись в выходные, она подолгу лежала в кровати до самого возвращения мужа с работы, чувствовала себя виноватой и нападала на него первой, чтобы защититься. Такой она была лишь дома. За его пределами Мирославу знали как горячую ирландку, всегда готовую к самым смелым и непредсказуемым поступкам, резким словам. Студенты любили ее за харизму и легкость в общении, которые несвойственны многим преподавателям. Коллеги ценили в ней сердечную доброту и открытый, жаждущий ум. Ею были довольны и приемные родители, ведь она никогда не доставляла им проблем.