Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков
Шрифт:
Впечатления о пребывании в Юрзуфе отражены в поэтических текстах Пушкина (стихотворения, «Бахчисарайский фонтан» и «Евгений Онегин»), а также в письмах. Завершающая эту часть стихотворения разрядка отсылает ко всему корпусу этих текстов, так что пропуск в потенции оказывается максимальным заполнением. Приведем фрагмент из письма 1824 года: «Из Феодосии до самого Юрзуфа ехал я морем. Всю ночь не спал. Луны не было, звезды блистали; передо мною, в тумане, тянулись полуденные горы…. «Вот Чатырдаг», сказал мне капитан. Я не различил его, да и не любопытствовал. Перед светом я заснул. Между тем корабль остановился в виду Юрзуфа. Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи,
73
Переписка А. С. Пушкина. В двух томах: Т. 1. – М.: Художественная литература, 1982. – С. 638.
Вот отрывок из «Гипериона», во многих пунктах перекликающийся с процитированным фрагментом письма Пушкина: «Однажды, в ясный голубой апрельский день, я собрался в путь. Море было необыкновенно прекрасным и чистым, а воздух легким, точно на горных высотах. На зыбком суденышке оставляли мы землю – так оставляют вкусное яство, когда уже подано святое вино.
Перед воздействием моря и воздуха не устоит никакой, даже мрачно настроенный человек. Я покорился им: не спрашивал ничего, ни о себе, ни о других, не искал ничего, не размышлял ни о чем и в полудреме отдался качанию лодки, воображая, будто лежу в челне Харона. Пить из чаши забвения так сладостно…
Веселый лодочник охотно поговорил бы со мною, но я был очень немногословен.
Показывая пальцем то направо, то налево на какой-нибудь синеющий вдали остров, он обращал на него мое внимание, но я бросал туда лишь беглый взгляд и вновь возвращался к своим мечтам.
Наконец, когда он указал на немые вершины вдали, объявив, что мы скоро пристанем к Калаврии, я стал внимательней и душа моя покорилась чудесной силе, игравшей мною так бережно, ласково и загадочно. Радуясь и изумляясь, я пристально вглядывался в таинственную даль; легкий трепет пронизал мое сердце, а рука сама собой торопливо и дружески коснулась плеча лодочника.
– Как, это Калаврия?
И, когда он в ответ только посмотрел на меня, я от радости просто растерялся. С необыкновенной нежностью я приветствовал встречавшего меня друга. Меня томила сладостная тревога». [74]
Что общего между приведенными отрывками из текстов разных авторов? Море, чистое небо, полдень. Игра света и тени. Необходимо не просто пережить нечто подобное, но и увидеть, распознать в этих мгновениях всю полноту и неисчерпаемость жизни.
74
Гёльдерлин Ф. Гиперион. Стихи. Письма. Сюзетта Гонтар. Письма Диотимы / Ф. Гёльдерлин. – М.: Наука, 1988. – С. 101–102.
Кто не испытал ничего подобного и не увидел в этом высшего момента, пика всего существования, тот никогда не будет в состоянии постичь всю глубину учения о вечном возвращении. Сколько бы ни рассуждали о возможности или невозможности повторения всего существующего, какие бы математические, физические и метафизические доказательства или опровержения ни приводили, – все это бьет мимо цели, поскольку не дает ответа на главный вопрос, поставленный Фридрихом Ницше: «вопрос, сопровождающий все и вся: “хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?”». Пушкину была известна эта воля к вечному возвращению: «Растолкуй мне теперь, почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием? или воспоминание самая сильная способность души нашей, и им очаровано всё, что подвластно ему? и проч.». [75]
75
Переписка
В «Тавриде» после долгих исканий и блужданий, наконец, достигается этот момент высшего утверждения:
Ты вновь со мною, наслажденье;В душе утихло мрачных думОднообразное волненье!Воскресли чувства, ясен ум.Какой-то негой неизвестной,Какой-то грустью полон я;Одушевленные поля,Холмы Тавриды, край прелестный,Я снова посещаю вас,Пью жадно воздух сладострастья,Как будто слышу близкий гласДавно затерянного счастья.………………………………………….Достигнуто примирение со всем существующим, источник высшего наслаждения найден не в трансценденции, но здесь, в этом мире и в этой жизни. Однако это не позиция гедониста, растворяющегося в чувственных удовольствиях. Проблема ведь не в том, чтобы просто отвергнуть трансценденцию, религию и метафизику и отдаться на произвол текущего момента и случайных влечений. Подобное однозначное предпочтение преходящего вечному в конечном итоге должно будет отбросить нас назад к мраку Ничто, к тому состоянию, которое было представлено в начале стихотворения. Все конечное гибнет, исчезает, переходит в небытие, обращается в Ничто, следовательно, остается либо погрузиться в бездну отчаяния и ужаса, либо принять утешения потустороннего – то есть заново проделать уже пройденный путь. Настоящее освобождение предполагает способность найти вечное в преходящем, возвысить конечное, временное и становящееся до вечного, устранив тем самым разрыв между имманентным и трансцендентным.
И Пушкин приходит именно к этому решению. «Холмы Тавриды, край прелестный, // Я снова посещаю вас». О каком посещении идет речь? Происходит ли это в воображении или в реальности, мечтает ли поэт о будущем или вспоминает о прошлом? Или он говорит о том, что происходит в настоящий момент? Можно ответить так: перед нами воспоминание, обращенное в будущее и преобразующее настоящее. Настоящее теряет характер изолированного и безвозвратно исчезающего момента, оно оказывается просвечено прошлым и будущим. Прошлое, настоящее и будущее вступили в союз, и плодом этого союза стало мгновение, расширенное до прошлого, настоящего и будущего, вобравшее их в себя. Такое мгновение вечно и одновременно оно остается мгновением, временем и становлением, оно не превращается в застывшую и пустую вечность потустороннего, из которой исключается все преходящее.
«Пью жадно воздух сладострастья». Сладострастье – это чувственная любовь, о которой в «Тавриде» речь пойдет ниже. Но это и страстная любовь к жизни, жажда слияния с миром, жгучее стремление каждому мгновению придать характер вечности – воля к вечному возвращению.
«Как будто слышу близкий глас // Давно затерянного счастья». Это счастье примирения уже было, и оно возобновляется, вновь становится близким сейчас, мгновение высшего утверждения вечно возвращается. Чтобы достигнуть этого высшего примирения, необходимо научиться хотеть обратно (zur"uckwollen), творческой волей освобождать, преобразовывать и заново создавать прошлое:
«Всякое «это было» есть обломок, загадка, ужасная случайность, пока творящая воля не добавит: «Но так хотела я!»
Пока творящая воля не добавит: «Но так волю я! Так буду я волить!»
Но говорила ли она уже так? И когда это случается? Разве отделена уже воля от собственного безумия?
Стала ли воля сама для себя избавительницей и вестницей радости? Забыла ли она дух мщения и весь скрежет зубовный?
И кто научил ее примирению с временем и высшему, чем всякое примирение?