Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков

Фаритов Вячеслав Тависович

Так наступает великий полдень: «лучи дня» – последнее словосочетание, которым завершается «Таврида». Еще раз проследим динамику стихотворения. От мрака Ничто («сердцу непонятный мрак») поэт обращается к вечном свету потустороннего («там, где все блистает // Нетленной славой и красой»); от этого ослепительного и всепоглощающего света – к сумраку древней поэзии и мифологии («Люблю ваш сумрак неизвестный»); сумрак сменяется светом, земным светом, зарей («И светлой роскошью природы // Озарены холмы, луга»); и, наконец, приходит день («Бледнеют пред лучами дня»). Утверждается вечность не потустороннего, но земного и преходящего.

2. Воля к вечному возвращению в поэзии А. С. Пушкина и Ф. И. Тютчева

Существуют моменты, когда настоящее становится полновластным, а прошлое и будущее выступают лишь в качестве его фона – незначащего и исчезающего. Другие состояния предполагают приоритет будущего, в то время как прошлое и настоящее выступают лишь в качестве фона будущего. Меланхолия раскрывает настоящее в качестве

фона прошлого, которое одно обладает полновластностью, а будущее полностью утрачивает свое значение. Наконец, существуют мгновения, когда прошлое, настоящее и будущее переплетаются в затейливый узор, их изолированность и отграниченность друг от друга снимается. Вечность начинает играть тысячью бликов и оттенков в каждом миге. Нужно ли говорить, что это весьма редкие мгновения… Вечное возвращение, когда вечность и мгновение становятся равны друг другу, просвечивают сквозь друг друга.

Ф. Ницше писал по этому поводу: «Первейшая проблема – вовсе не в том, довольны ли мы сами собою, а в том, довольны ли мы чем-нибудь вообще. Если, скажем, мы одобряем одно-единственное мгновение, то тем самым мы одобряем не просто себя самих, а все бытие. Ибо нет на свете ничего, что выражало бы лишь себя, – ни в нас самих, ни в вещах: и если душа наша хоть раз, словно струна, дрожала и пела от блаженства, то нужны были все эоны, чтобы вызвать один этот процесс, – и в это одно-единственное мгновение нашего приятия жизни одобрены, спасены, оправданы и утверждены все эоны». [82]

82

Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 12: Черновики и наброски 1885–1887 гг. / Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2005. – С. 283.

В настоящем параграфе мы рассмотрим, как воля к вечному возвращению, воплотившаяся в стихах Пушкина, проявляется в лирике Тютчева.

Вот один из хрестоматийных пушкинских текстов, который дает недвусмысленный ответ на основной вопрос Ницше (предвосхищая постановку самого вопроса): «хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?»:

Кто видел край, где роскошью природыОживлены дубравы и луга.Где весело шумят и блещут водыИ мирные ласкают берега,Где на холмы под лавровые сводыНе смеют лечь угрюмые снега?Скажите мне: кто видел край прелестный,Где я любил, изгнанник неизвестный?Златой предел! любимый край Эльвины,К тебе летят желания мои!Я помню скал прибрежные стремнины,Я помню вод веселые струи,И тень, и шум – и красные долины,Где в тишине простых татар семьиСреди забот и с дружбою взаимнойПод кровлею живут гостеприимной.Все живо там, все там очей отрада,Сады татар, селенья, города:Отражена волнами скал громада,В морской дали теряются суда,Янтарь висит на лозах винограда;В лугах шумят бродящие стада…И зрит пловец – могила МитридатаОзарена сиянием заката.И там, где мирт шумит над падшей урной,Увижу ль вновь сквозь темные лесаИ своды скал, и моря блеск лазурный.И ясные, как радость, небеса?Утихнет ли волненье жизни бурной?Минувших лет воскреснет ли краса?Приду ли вновь под сладостные тениДушой уснуть на лоне мирной лени?

Как известно, литературными прототипами этого стихотворения выступают «Песня Миньоны» Гете («Kennst du das Land, wo die Zitronen bl"uh’n») и начало «Абидосской невесты» Байрона («Know ye the land where cypress and myrtle»). В свою очередь, текст Гете восходит к монологу Оберона из шекспировской драмы «Сон в летнюю ночь»: «I know a bank where the wild thyme blows». [83] Таким образом, можно дать ответ на вопрос, открывающий все три текста (Гете, Байрона и Пушкина) – «Кто видел (знает) край?». Его видел/знает Оберон, король эльфов. Только у Шекспира дана утвердительная, а не вопросительная форма: «I know». Доступен ли этот волшебный край взору смертных? Оберон знает, герои Гете и Байрона спрашивают, кто знает. В особенности у Гете этот край выступает в качестве далекой и в настоящий момент недоступной области. В «Песне Миньоны» ключевое слово – dahin (туда), повторяющееся 6 раз. Из текста стихотворения нельзя точно установить, видела ли этот край сама Миньона. Край – предмет стремлений, желаний, тоски («Dahin // M"ocht ich mit dir»).

83

См. об этом: Тарлинская М. Через Гете и Байрона – к Пушкину: история одной межъязыковой формулы / М. Тарлинская // Известия РАН. Серия литературы и языка. – 2002. – Т. 61. – № 2. – С. 26–33.

У Пушкина в последнем стихе первой строфы появляется существенная отличительная черта: «Где я любил, изгнанник неизвестный». На вопрос («Кто видел край?»), в самом тексте дан определенный ответ: его видел герой стихотворения, изгнанник неизвестный, поэт. Во второй строфе этот момент подчеркивается дважды: «Я помню скал прибрежные стремнины, // Я помню вод веселые струи». Герой уже не просто стремится уйти в некий иной край, он хочет вернуться туда, где уже был. Воспоминание обращено к прошлому, к тому, чего уже нет: глаголы прошедшего времени – «видел» и «любил» – открывают и завершают строфу. Но это воспоминание разворачивается в настоящем, оно присутствует здесь и сейчас: во второй и третьей строфе все глаголы даны только в форме настоящего времени. Наконец, в четвертой строфе появляется будущее (соответственно, глаголы в форме будущего времени). Воспоминание становится ориентированным на будущее. Ключевое слово здесь – «вновь», повторенное дважды: «Увижу ль вновь сквозь темные леса», «Приду ли вновь под сладостные тени». Это же слово дважды повторено в заключительных стихах «Бахчисарайского фонтана»:

Поклонник муз, поклонник мира,Забыв и славу и любовь,О, скоро ль вас увижу вновь,Брега веселые Салгира!Приду на склон приморских гор,Воспоминаний тайных полный,И вновь таврические волныОбрадуют мой жадный взор!Волшебный край! Очей отрада!Все живо там: холмы, леса,Янтарь и яхонт винограда,Долин приютная краса,И струй и тополей прохлада…

Картины прошлого оживают в настоящем благодаря поэтическому воспоминанию. Активное воспоминание освобождает прошлое от изолированности, переводит его в настоящее и ориентирует на будущее. Прошлое, настоящее и будущее сливаются в мгновение поэтического творчества, пронизывающее вечность. И это не просто «литература». Это акт созидания прошлого, настоящего и будущего, акт созидания вечности, присутствующей в прошлом, настоящем и будущем. Как говорит об этом Ницше устами Заратустры:

«Я научил их всем моим помыслам и желаниям: собрать воедино и вместе нести все, что есть в человеке осколок, загадка и ужасный случай, –

– как поэт, отгадчик и избавитель от случая, я научил их созидать будущее и все, что было, – спасти, созидая.

Спасти прошлое в человеке и преобразить все, что «было», пока воля не скажет: «Но так хотела я! Так захочу я». –

Это называл я избавлением, одно лишь это учил я их называть избавлением». [84]

84

Ницше Ф. Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 4: Так говорил Заратустра. Книга для всех и ни для кого / Ф. Ницше. – М.: Культурная революция, 2007. – С. 203.

Прошлое, настоящее и будущее сами по себе, не пронизанные творческим велением, – это лишь осколки, случайности, отданные на произвол случайностям. По воле случая Пушкин оказался в Юрзуфе, по воле случайных обстоятельств он туда не попал еще раз в течение своей жизни. Всего этого могло бы и не быть, могло бы быть что-то другое, и все, что было, уходит с течением времени. Но созидающая воля, воля к власти, собирает все осколки воедино, придает случайному его смысл, преходящему – характер вечного. «Вновь» Пушкина в этом плане соответствует «Еще раз» Ницше: «Так это была жизнь? Ну что ж! Еще раз!». Это высшее утверждение – воля к вечному возвращению – нашло воплощение во многих произведениях поэта, в том числе и в рассмотренном стихотворении.

Пушкин оставил подробное описание того, как происходит это творческое преобразование прошлого, избавление от случая и созидание вечного в преходящем: «Вошед во дворец, увидел я испорченный фонтан; из заржавой железной трубки по каплям падала вода. Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полу-европейские переделки некоторых комнат. NN почти насильно повел меня по ветхой лестнице в развалины гарема и на ханское кладбище». [85] Везде видна беспощадная работа времени и случая. Но созидающая воля поэта спасает прошлое, преобразуя его:

85

Переписка А. С. Пушкина. В двух томах: Т. 1. – М.: Художественная литература, 1982. – С. 387.