Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков
Шрифт:
Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к власти, – но как это может случиться с ней? Кто научит ее волить вспять?». [76]
Пушкин сумел найти путь избавления от отвращения ко времени и к его «было» – от отвращения, с которым он был знаком на опыте:
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,Теснится тяжких дум избыток;Воспоминание безмолвно предо мнойСвой длинный развивает свиток;И с отвращением читая жизнь мою,Я трепещу и проклинаю,И горько жалуюсь, и горько слезы лью,Но строк печальных не смываю.76
Ницше
«“Это было”: так называется скрежет зубовный и сокровенная печаль воли. Бессильная против того, что сделано, – она злобный созерцатель всего минувшего.
Вспять не может волить воля; не может она победить время и стремление времени, – в этом сокровенная печаль воли». [77]
В «Тавриде» прошлое перестает быть тяжким грузом, оно преобразуется созидающей волей поэта в бесконечно возобновляемый, неиссякаемый источник радости, благодаря которому настоящее оказывается просвечено солнечными лучами счастья:
77
Там же. С. 146.
Впервые в рассматриваемом стихотворении внимание обращено на реальное действие. До этого речь шла преимущественно о ментальных актах: «не верую», «зачем не верить». Теперь герой свободно идет по наклону гор, за ней. Мы окончательно возвращаемся на землю, чувствуем твердую почву под ногами. «Я заклинаю вас, мои братья, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах!». [78] После витания в царстве теней перед нами действительный человек, способный испытывать не только чувство любви, но и эротические желания (очевидно, не доступные бесплотному, хотя и бессмертному духу):
78
Там же. С. 14.
Прежде говорилось о душе и о бессмертной платонической любви («Во мне бессмертна память милой, // Что без нее душа моя?).
Теперь появляется телесная любовь и тело.
Восхождение на гору – очень емкий образ. Горы уже упоминались в начале стихотворения. Но там путник был в состоянии оцепенения перед открывшейся ему бездной. Здесь герой уже не смотрит вниз, но идет вверх, свободный от теснившего его страха.
В нашей памяти встает начало дантовой «Божественной комедии»:
Но к холмному приблизившись подножью,Которым замыкался этот дол,Мне сжавший сердце ужасом и дрожью,Я увидал, едва глаза возвел,Что свет планеты, всюду путеводной,Уже на плечи горные сошел.Тогда вздохнула более свободнойИ долгий страх превозмогла душа,Измученная ночью безысходной.И словно тот, кто тяжело дыша,На берег выйдя из пучины пенной,Глядит назад, где волны бьют, страша,Так и мой дух, бегущий и смятенный,Вспять обернулся, озирая путь,Всех уводящий к смерти предреченной.Когда я телу дал передохнуть,Я вверх пошел, и мне была опораВ стопе, давившей на земную грудь.Данте, как и герой «Тавриды», в начале своего пути испытывает ужас и смятение, которые становятся источниками его духовного развития. Достигнув самого дна ада, он начинает восхождение именно из этой точки максимального
Во время восхождения на гору Заратустра впервые излагает свою самую бездонную мысль, несущую величайшее освобождение:
«Мрачный шел я недавно через мертвенно-бледные сумерки, – мрачно и твердо, со сжатыми губами. Не одно солнце закатилось для меня.
Тропинка, упрямо поднимающаяся между валунами, злобная, одинокая, без травы и без кустарника, – горная тропинка хрустела под упорством моей ноги.
Безмолвно ступая среди насмешливого громыхания голышей, растаптывая камень, с которого соскальзывала: так настойчиво продвигалась моя нога вверх». [79]
За кем идет герой пушкинского стихотворения? За возлюбленной, за Музой, за Беатриче, за Жизнью? Стих «Следы ноги ее прелестной» указывает, что речь идет о реальной женщине. Но это не исключает и все прочие коннотации. Здесь говорится о воспоминании того, что когда-то было. Однако это уже не то меланхоличное и бессильное изменить настоящее (бессильное «волить вспять») воспоминание поэта, продающего свою рукопись (а вместе с ней и душу) дьяволу («Разговор книгопродавца с поэтом»). Это творческое воспоминание, воспоминание, созидающее прошлое и преобразующее настоящее, позволяющее сотворенному прошлому присутствовать в настоящем, быть самим настоящим; воспоминание, стирающее грани между прошлым, настоящим и будущим.
79
Там же. С. 160–161.
И скептическое высказывание пушкинского старого цыгана («Что было, то не будет вновь») через десятилетия, весной 1907года, прозвучит рефреном у Ф. Сологуба:
Что было, будет вновь.Что было, будет не однажды.О воле, созидающей мир, говорится в ницшевском «Заратустре»: «Создать хотите вы мир, перед которым могли бы преклонить колена, – такова ваша последняя надежда и опьянение». [80]
Это происходит в пушкинской «Тавриде»: воля лирического героя создала мир, возвращения которого он желал «еще раз, и еще бесчисленное количество раз»: «Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, – счастливое, полуденное небо; прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение, – горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского. Будешь ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я один в пустынной для меня Молдавии». [81] Так достигается последнее вечное удостоверение и скрепление печатью.
80
Там же. С. 118.
81
Переписка А. С. Пушкина. В двух томах: Т. 1. – М.: Художественная литература, 1982. – С. 388.
Завершающая часть стихотворения:
Один, один остался я.Пиры, любовницы, друзьяИсчезли с легкими мечтами,Померкла молодость мояС ее неверными дарами.Так свечи, в долгу ночь горевДля резвых юношей и дев,В конце безумных пированийБледнеют пред лучами дня.………………………………………….Здесь возобновляются мотивы первой строфы: герой снова один, как и в начале пути. В первой строфе нагнетались глаголы с семантикой затухания, исчезновения: «Всё мчится, меркнет, исчезает…». В последней строфе эти глаголы появляются вновь: «Исчезли с легкими мечтами, // Померкла молодость моя». Но речь уже идет не о тотальном небытии, но о прощании с молодостью и с «ее неверными дарами». Герой стихотворения достиг зрелости, середины пути, полдня жизни:
Так, полдень мой настал, и нужноМне в том сознаться, вижу я.Но так и быть: простимся дружно,О юность легкая моя!Благодарю за наслажденья,За грусть, за милые мученья,За шум, за бури, за пиры,За все, за все твои дары;Благодарю тебя. Тобою,Среди тревог и в тишине,Я насладился… и вполне;Довольно! С ясною душоюПускаюсь ныне в новый путьОт жизни прошлой отдохнуть.