Иерусалим обреченный (Салимов удел; Судьба Иерусалима)

Кинг Стивен

Хенк понюхал воздух. Да, пахло чем-то неприятным, хотя он и не мог в точности сказать, чем. Запах был сухой и кислый, как вонь застарелого гнилья.

– Просто слишком давно закрыто, - он по очереди осветил все углы фонарем.
– Надо бы проветрить хорошенько.

– Или хорошенько спалить. Пошли. Дай Бог ноги не сломать.

Они разгрузились так быстро, как только смогли. Через полчаса Роял со вздохом облегчения запер двери на новый замок.

– Ну, полдела сделано.

– Меньшая половина, - Хенк глядел на Марстен Хауз, сегодня темный и закупоренный.
–

Не хочется мне туда, и я так прямо и говорю. Если есть на свете хоть один дом, в котором нечисто, так это он. Эти люди, должно быть, чокнутые, если пытаются жить там. Ну, делать - так делать поскорее.

Через несколько минут Марстен Хауз уже маячил перед ними в темноте, мрачный и угрожающий, и Роял ощутил первый настоящий приступ страха.

– Видишь хоть один огонек за ставнями?
– почти шепотом спросил он Хенка.

– Нет...

Дом как будто наклонился к ним в ожидании. Хенк развернул машину у задних дверей. Никто из них не старался рассмотреть что-нибудь в свете фар. Сердце Хенка напряглось от страха так, как не бывало с ним во Вьетнаме, хотя там он боялся почти постоянно. Но тот страх был естественным. Страх наступить на отравленную колючку, страх получить пулю из русского ружья от какого-нибудь недоростка с неукладывающимся в рот именем, страх угодить в патруль под команду идиота, который заставит тебя выжечь дотла деревню, откуда конговцы смылись неделю назад. А теперешний страх казался смешным, детским. Ничто здесь не должно было пугать. Дом как дом: доски, петли, гвозди, балки. Никаких причин ощущать, будто каждый кусок штукатурки издает собственный аромат зла. Ерунда. Призраки? Он не верит в призраков. После Вьетнама - не верит.

Дверца пристройки оказалась открытой, и в красноватом свете фар выщербленные каменные ступени казались спуском в ад.

Оба взглянули друг на друга при свете лампочки в кабине, читая свой ужас на лице другого. Но они давно уже не были детьми и не могли вернуться, не выполнив поручения из-за иррациональных страхов: как бы они могли объяснить это при свете дня? Работа есть работа.

– Пошли, - сказал Роял, - разделаемся с этим.

Шипение гидравлического лифта показалось неуместным. Они ухватились за ящик. В свете фар лицо Рояла выглядело лицом человека во время сердечного припадка.

Ящик лег на грудь каменной глыбой. Обоим приходилось носить грузы и потяжелее, но было в здешнем воздухе что-то обессиливающее. Ступени оказались скользкими, грузчики дважды балансировали на грани падения. Но наконец ящик оказался внизу.

– Бросай, - выдохнул Хенк.
– Я не пронесу больше ни дюйма!

С грохотом ящик стал на пол. Взглянув друг на друга, они поняли, что какая-то таинственная алхимия превратила страх в панику. Подвал наполнился тихим шуршанием. Крысы, а, может, что-то другое, о чем и думать невыносимо.

Они кинулись бегом по лестнице. Заскочив в грузовик, Хенк тронул было машину с места. Роял схватил его за руку:

– Хенк, мы не поставили замки.

Оба уставились на связку новых замков на сиденье. Хенк полез в карман и вытащил ключи - каждый с аккуратной этикеткой.

– О, Боже!
– произнес он.
– Слушай, а

что если вернуться завтра утром?

– Не пойдет, - Роял качнул головой.
– Сам знаешь.

Они выбрались из кабины, холодный ночной ветерок ударил по вспотевшим лбам.

– Иди к задней двери, - сказал Роял.
– Я займусь па-радной дверью и пристройкой.

Они разошлись. Только со второй попытки Хенку удалось вставить скобу в отверстия. Здесь, вблизи дома, запах времени и гнилого дерева казался материальным. Все истории о Губи Марстене, над которыми он смеялся мальчишкой, выплыли из темноты. И песенка, которой они пугали девчонок: "Берегись, берегись, берегись! Губи Марстену смотри не попадись! Берегись... БЕРЕГИСЬ...".

– Хенк.

Хенк резко отшатнулся, оставшийся замок выпал у него из рук. Он наклонился и подобрал его.

– Ошалел - так подкрадываться к человеку! Ты что...

– Послушай, Хенк, кто пойдет опять в подвал класть на стол ключи?

– Я не пойду, - сказал Хенк Петерс.
– Я не пойду.

– Бросим жребий...

...Орел на монетке тускло мерцал в луче фонаря.

– Господи Иисусе, - тоскливо пробормотал Хенк, но взял ключи и пошел к дверям подвала.

Потолок нависал над головой. Луч фонарика выхватил из темноты стол, покрытый пыльной клеенкой. На столе сидела огромная крыса, - которая даже не шевельнулась под лучом фонаря. Просто сидела, как собака, и будто усмехалась.

Он обошел ящик с буфетом и направился к столу.

– Пошла!

Крыса спрыгнула и убежала. Теперь у Хенка дрожали руки, и луч фонаря метался по полу, выхватывая то грязную бочку, то полуразвалившийся стол, то пачку газет, то...

Он еще раз направил фонарь на газеты и перестал дышать, когда осветилось то, что лежало рядом с ними.

Рубашка... или не рубашка? Смято, как старая тряпка. Дальше - что-то, похожее на джинсы. И что-то, похожее на...

Сзади что-то щелкнуло.

В панике он кинулся прочь, швырнув ключи на стол. Но по дороге успел заметить причину шума. Одна из алюминиевых стяжек на принесенном ими ящике лопнула и лежала теперь на полу, показывая в угол, точно пальцем.

Весь покрытый гусиной кожей, он кое-как очутился в кабине, дыша, как раненая собака. Смутно слыша расспросы Рояла, он бросил машину на полной скорости за угол, оторвав два колеса от земли. Он не замедлил хода до самой Брукс-роуд. А там его стало трясти, да так, что он боялся развалиться на части.

– Что там такое?
– спросил Роял.
– Что ты видел?

– Ничего, - ответил Хенк Петерс, проталкивая слова частями сквозь стук зубов.
– Я не видел ничего, и не желаю этого видеть никогда больше.

Ларри Кроккет собирался закрывать лавочку и отправляться домой, когда раздался стук в дверь и вошел все еще перепуганный Хенк Петерс.

– Забыл что-нибудь, Хенк?
– спросил Ларри.

Когда Хенк и Роял вернулись из Марстен Хауза, оба выглядели как после сильной встряски. Ему пришлось дать им по десять долларов лишних и по блоку "Черной Ленты" и договориться, что было бы неплохо, если никто никогда об этом ничего не услышит.