Иерусалим
Шрифт:
— Он убил моего сына, — сказал Керак.
У Сибиллы так пересохло в горле, что она боялась, что не сумеет заговорить.
— Это мой замок. Ты не можешь никого здесь судить. Я одна здесь судья.
Керак резко повернул к ней голову. Его зелёные глаза горели хищным огнём.
— Не наживай себе врага, женщина. — И прошипел, как змея, обращаясь уже к Жослену: — Этого я тебе не забуду, Эдесса. Берегись.
— Пусть она рассудит дело, — сказал Жослен. — Здесь. Немедленно. — Он взглянул на дыру, из которой снова высунулась голова стражника, затем перевёл
Она кивнула. Она стояла, обхватив себя руками за плечи, словно это могло её защитить. От близости мужчин трудно было дышать. Из дыры в полу несло гнилью, затхлой водой и испражнениями. Стражник, став возле неё на колени, выволок на пол тамплиера — полубесчувственного, со связанными за спиной руками. Его чёрные, коротко остриженные волосы слиплись от крови.
— Что произошло? — спросил Жослен.
— Он убил моего сына, — повторил Керак. — Спроси его. Он подтвердит.
Жослен несильно ткнул носком сапога лежащего тамплиера:
— Ты нас слышишь?
Человек застонал. Его руки зашевелились в путах. Керак вытянул вперёд голову, хищно оскалив зубы.
— Это был его кинжал. Он признался.
— Кто был там? — спросила Сибилла. — Кто это видел?
— Никто, — ответил Керак, бросив на неё хитрый торжествующий взгляд. — Только убийца, мой сын и его люди.
— О да! Разумеется, после вчерашнего вечера Жиль не решился бы даже подойти к нему в одиночку. — Сибилла переступила с ноги на ногу. — Итак, они напали на него все разом, все на одного. Я считаю, что он невиновен.
— У женщин нет рассудка! — взревел Керак, воздевая руки к потолку. Свиные блестящие глазки впились в неё ненавидящим взглядом. — Думаешь, ты победила? Думаешь, победила?
Клочья белой пены срывались с его губ. Он круто развернулся и шагнул к двери.
— Где мои люди? — донёсся с порога его рёв.
Жослен мрачно взглянул на племянницу.
— Всё это прекрасно, — сказал он, — но что ты собираешься делать теперь, Сибилла? Его уже едва не прикончили; стоит нам уйти, и они довершат дело.
Раннульф на полу шевельнулся. Он перекатился, и Сибилла поспешно отступила от него. Высунувшись из двери, она выглянула в ворота.
С дороги во двор въезжали несколько всадников. Рыцари Жослена. За ними спешили другие — их всё прибывало, они уже заполнили весь двор. Сердце её воспряло. Да, это должно получиться. Она взглянула на Раннульфа, которому уже удалось подняться на четвереньки:
— Святой, ты сможешь ехать верхом?
Рыцарь, шатаясь, поднялся на ноги. Обрывки куртки свисали вокруг пояса, рубаха была пропитана кровью. Одной рукой он опёрся о стену, чтобы удержать равновесие, и постоял так, переводя дыхание.
— Пойду приготовлю ему коня, — сказал Жослен и вышел.
Сибилла повернулась к нетвёрдо стоявшему на ногах тамплиеру.
— Вот видишь, — сказала она едва слышно, — я плачу свои долги.
— Я и не знал, что ты мне что-то задолжала. — Он окинул взглядом комнату, что-то выискивая в грудах оружия. Что-то бормоча, он снял со стены потёртые ножны,
Жослен ввалился в комнату:
— Пошевеливайся, быстро! Конь наготове. Мои люди держат ворота, чтобы Керак не мог пуститься за тобой в погоню, но это ненадолго.
— Спасибо, мой лорд, — сказал тамплиер.
Он пошёл к двери и, проходя мимо Сибиллы, сказал:
— Спасибо, принцесса.
На миг их взгляды встретились; потом Раннульф вышел.
Жослен впился взглядом в Сибиллу:
— Что это значит?
Сибилла улыбнулась ему, вновь уверенно скрестив руки на груди.
— Не понимаю, о чём ты.
— Что за долги тамплиеру? Этому тамплиеру? — Глаза Жослена сузились. — Не забывай, ты дочь Агнес.
Снаружи послышался разочарованный вопль. Сибилле показалось, что она слышит звериный рёв Керака.
— Спасибо за помощь, дядя Жослен, — сказала она. И направилась к воротам, чтобы унять шум.
Раннульф знал, что люди Керака будут искать его на дороге в Иерусалим, а потому свернул к востоку, пробираясь через выветренные скалы, источенные пещерами и древними колодцами. Он ехал безостановочно весь остаток дня и всю ночь, хотя был измотан до предела, и боль в груди проникала всё глубже к сердцу. Спал он мало, и всё время ему грезились чудища, которые поднимались из чёрного адского пламени, грызли и пожирали его.
Он ехал прямо на восток. Когда первый свет забрезжил на краю неба, он натянул поводья, спешился и повернулся лицом в ту сторону, где лежал Иерусалим. Грудь его горела, в голове пульсировала боль; он знал, что умирает. Он опять попытался молиться, просить, чтобы Господь простил его и вновь принял к себе. Опустившись на колени, он молитвенно сложил руки, но не смог выдавить и звука.
Так, обмякнув, и сидел Раннульф посреди песчаной равнины, лицом на запад, к Иерусалиму. За его спиной волной света вставало солнце. И вдруг на него обрушился исполинский оглушительный голос, настолько огромный и совершенный, что его невозможно было слушать только ушами. Всей душой Раннульф внимал этому голосу, и пугающий восторг наполнил всё его существо; на миг ему показалось, что он оторвался от земли.
Миг спустя этот исполинский зов распался на мириады отдельных звуков, на сей раз знакомых и ясно слышимых, — пронзительные трели птиц, свист ветра, шелест терновых зарослей. Вся пустыня оживала навстречу новому дню. Тень Раннульфа протянулась по земле перед ним, подобно стреле, что указывала на Иерусалим. Край неба кипел многоцветьем: синева переходила в зелень и вспыхивала золотом, чтобы раствориться в прозрачном свете дня.
Захваченный этой вспышкой жизни, Раннульф понял, как же глуп он был до сих пор. Господь никогда не оставлял его. Господь наполнял собой мир, Он был повсюду: в земле, в диком свисте ветра, в пылании восходящего солнца; Господь пронизывал его тысячей незримых нитей. Раннульф припал к песку, предавая себя во власть этой безмерной силы, и новый день накатил на него приливной волной света.