Иерусалимские гарики

Губерман Игорь Миронович

Канул день за чтеньем старых книг,словно за стираньем белых пятен –я сегодня многого достиг,я теперь опять себе понятен.В тюрьму однажды загнан сучьей сворой,я прошлому навеки благодаренза навык жить на уровне, которыйсудьбой подарен.Вчера я пил на склоне днясреди седых мужей науки;когда б там не было меня,то я бы умер там со скуки. Ценя

гармонию в природе(а морда пьяная – погана),ко мне умеренность приходитв районе третьего стакана.Судьбу свою от сопель до сединя вынес и душою и горбом,но не был никому я господини не был даже Богу я рабом.Ввиду значительности стажав любви, скитаниях и бытесовсем я чужд ажиотажавокруг значительных событий.Исполняя житейскую роль,то и дело меняю мелодию,сам себе я и шут и король,сам себе я и царь и юродивый. Подвальный хлам обшарив дочиста,нашёл я в памяти недужной,что нету злей, чем одиночествосреди чужой гулянки дружной.Сполна уже я счастлив от того,что пью существования напиток.Чего хочу от жизни? Ничего;а этого у ней как раз избыток.Услышь, Господь, мои рыдания.избавь меня хотя б на годи от романтики страдания,и от поэзии невзгод. Когда мне часто выпить не с кем,то древний вздох, угрюм и вечен,осознается фактом веским:иных уж нет, а те далече.Кофейным запахом пригреты,всегда со мной теперь с утрасидят до первой сигаретыдве дуры – вялость и хандра.Дыша озоном светлой праздности,живу от мира в отдалении,не видя целесообразностив усилии и вожделении.Дар легкомыслия печальныйв себе я бережно хранюкак символ веры изначальной,как соль в житейское меню. С людьми я избегаю откровений,не делаю для близости ни шага,распахнута для всех прикосновенийодна лишь туалетная бумага.И я носил венец терновыйи был отъявленным красавцем,но я, готовясь к жизни новой,постриг его в супы мерзавцам.Я нашёл свою душевную окрестностьи малейшее оставил колебание;мне милее анонимная известность,чем почетное на полке прозябание. В толпе не изобилен выбор масокдля стадного житейского лица,а я и не пастух и не подпасок,не волк я, не собака, не овца.Чертил

мой век лихие письмена,испытывая душу и сноровку,но в самые тугие временане думал я намыливать верёвку.У самого кромешного пределаи даже за него теснимый веком,я делал историческое дело –упрямо оставался человеком. Явившись эталоном совершенствадля жизни человеческой земной,составили бы чьё-нибудь блаженствовозможности, упущенные мной.Я учился часто и легко,я любого знания глотоквпитывал настолько глубоко,что уже найти его не мог.Увы, не стану я богачеи не скоплю ни малой малости,Бог ловит блох моей удачии ногтем щёлкает без жалости.Я, слава Богу, буднично обычен,я пью своё вино и ем свой хлеб;наш разум гениально ограничени к подлинно трагическому слеп. От боязни пути коллективногоя из чувства почти инстинктивногорассуждаю всегда от противногои порою – от очень противного.Сижу с утра до вечерас понурой головой;совсем нести мне нечегона рынок мировой.Напрасно умный очи пучитна жизнь дурацкую мою,ведь то, что умный только учитя много лет преподаю.Полным неудачником я не был,сдобрен только горечью мой мёд;даже если деньги кинут с неба,мне монета шишку нашибёт. Причины всех бесчисленных потерья с лёгкостью нашёл в себе самоми прежние все глупости теперья делаю с оглядкой и умом.Вон живёт он, люди часто врут,все святыни хая и хуля,а меж тем я чист, как изумруд,и в душе святого – до хуя.Единство вкуса, запаха и цветав гармонии с блаженством интеллектаявляет нам тарелка винегрета,бутылкой довершаясь до комплекта. Я повторяю путь земнойбылых людских существований;ничто не ново под луной,кроме моих переживаний.Я проживаю жизнь вторуюи как бы я ни жил убого,а счастлив, будто я воруюкусок чужой судьбы у Бога.Житейская пронзительная слякотьмои не отравила сантименты,ещё я не утратил счастье плакатьв конце слезоточивой киноленты.Болезни, полные коварства,я сам лечу, как понимаю:мне помогают все лекарства,которых я не принимаю.