Игра с джокером

Биргер Алексей Борисович

– Нормально, - говорю.
– Пировать, так с музыкой!

А музыка, надо сказать, грохочет из динамиков. Хорошо, мы подальше от неё сели.

– Тогда так и возьмем.

– Только насчет сладкого я не очень, - предупреждаю.
– Так что ты себе бери, что хочешь, а мне и того, что есть, хватит.

– Как знаешь, - пожимает плечами.
– А я возьму себе кофе и кусок фруктового торта... Нет, кусок фруктового и кусок "Стефании".

– Не разнесет тебя, дорогая племянница?
– интересуюсь.

– Нет. Я форму держу, и вообще так устроена, что цельный

торт съем, а весу не прибавится... Что пить будешь, дядюшка, водку или коньяк?

– Давай-ка водочку, родимую, - говорю.
– Самое надежное дело.

– Тогда заказывай, - усмехается.
– А мне закажи вот это итальянское вино. Надеюсь, оно здесь настоящее.

И я, значит, как барин, даю заказ официанту, тот все записывает, и начинают нас обслуживать по высшему уровню. Девка отменно держится, кивком головы благодарит, ложку и вилку держит так, как в высших кругах принято даже мне это заметно, и при этом, при своей-то вроде равнодушной рожице, наворачивает так, что треск за ушами стоит. Все в себя подбирает, до кусочка. Ну, а как до сладкого дошло, так и показное равнодушие почти пропало, в глазах что-то заблестело. А я приглядываюсь к ней. Так, ничего вроде, девка, только имеется в ней какая-то порча. По тому, как человек ест, это всегда заметно. Особенно как она эти торты наворачивает. Жадность в ней проглядывает нехорошая - жадность девчонки, привыкшей ножкой топать и все получать. Ну, оно понятно, у красоток всегда капризы и упрямство, привыкли, что вокруг них ухажеры вьются и в лепешку для них расшибиться готовы.

А я сижу, водочку потягиваю. Свиная отбивная хорошая была, нежная, но все равно для моего желудка тяжелая, особенно с непривычки. Ничего, думаю, водочка все промоет и отрегулирует.

А она на меня глазом косит и спрашивает:

– Что так смотришь? Давно не видел?

– Да так, - говорю.
– изучаю.

Она усмехнулась и следующую ложку торта в рот отправила.

– Много наизучал?
– говорит.

– Вроде, неплохая ты девка, - отвечаю.
– Вот только порченая.

– Чем же это я, - спрашивает, - порченая?

– Норов в тебе есть, - объясняю.
– Вышибить бы его из тебя - цены бы тебе не было.

– Я ж красавица!
– смеется она.
– А красавица без норова - все равно, что мясо без соли. Разве не так?

– Все так, - говорю.
– Но как бы тебе на этом норове не погореть. Чем скромней к себе относишься - тем правильней себя в жизни ставишь.

– За лишним не надо рваться, хочешь сказать?

– Приблизительно так.

– Неужели тебе, дед, никогда красивой жизни не хотелось? Никогда твое скудное существование не надоедало?

– А с чего ему надоедать? Все, что надо, у меня есть, - отвечаю. Хотел бы большую деньгу за хвост уцепить - так мы бы с тобой ещё поглядели, кто лучше стреляет и кто умеет хитрее засады ставить. Но одно дело - за друзей расквитаться, другое дело - смертью торговать, чтобы потом свои телеса баловать. Те, кто баловать себя любит, они в самый неподходящий момент слабину пускают, потому что жалко им очень себя становится. А мне себя жалеть ни к чему. Не знаю, может, воспитан

я так, но неловко мне бывает лишний кусок в свой рот тащить, когда вокруг сплошная беда и безобразие.

Она потемнела лицом, ложечку отложила, сигаретку свою раскурила, молчит, думает. Вижу, пальцы напряжены - значит, здорово я по её самолюбию саданул. Но оно, опять-таки, полезно. Чай, даже не в разведку идем, а на дело ещё пострашнее. И мозги у неё должны быть в полном порядке, чтобы она нас обоих под монастырь не подвела.

– А вот тут ты ошибаешься, дед, - говорит она после паузы.
– Мне себя нисколько не жалко. И баловаться мне особо не приходится. Иногда через такое приходится проходить, что ты бы мне не позавидовал.

Хотел я ей возразить, что по большому-то счету ей все равно такая жизнь нравится, да ладно, думаю, она девка с заездами, не стоит всю правду, которую я про неё понял, разом ей на голову вываливать.

Только и спросил:

– Через слабое место мужиков достаешь?

– Самое верное, - говорит она.
– Да ты не переживай за меня, дед. Все такие, только кто-то лучше прикидывается, кто-то хуже, - и кивает на динамики, откуда песня звучит, что-то про то, что "все бабы стервы".
– А я к своей цели иду, и на остальное мне наплевать.

Ничего я ей не сказал, расплатился с официантом, и вышли мы из ресторана. Она меня домой проводила, и на пороге квартиры говорит:

– Жди меня, дед. Мне ещё кой-какие дела утрясти надо, так что вернусь попозже.

– Это когда ж попозже?
– спрашиваю.

– Может, совсем поздно. Но обязательно появлюсь.

– Хорошо, - киваю.
– Только на рожон не лезь.

Она опять улыбнулась - и ушла, только каблуки её сапожек отстучали. И как-то мне разом грустно стало. Вроде, всего несколько часов знаем друг друга, но от того, что она в ресторане моей племянницей прикидывалась, острее я свое одиночество почувствовал, что никого родных.

Я на всякий случай постель ей приготовил, на кровати, а себе на кушетке в кухне постелил. Телевизор посмотрел, да и задремал. Разбудила она меня в третьем часу ночи.

– Где это ты шлялась, шалава?
– спрашиваю у нее, пропуская её в дверь.

– Все нормально, дед, - говорит.
– Сейчас мне вздремнуть бы хоть немного. Я ведь вторые сутки без сна. А завтра нам ведь рано вставать, так?

– Так, - говорю.
– Похороны на двенадцать назначены, значит, нам желательно часов в восемь из дому выйти, чтобы все без нервотрепки успеть.

– Тогда в полседьмого меня разбуди. А сейчас отбой.

Ну, и я улегся, только покурил перед сном, да ещё раз поприкидывал, как нам завтра лучше всего Букина в оборот взять. Проснулся я рано, и, грешным делом, не стал девчонку будить. Пусть, думаю, подрыхнет ещё немного, ведь прямо-таки без задних ног приплелась. Встал, чайничек поставил, ну, и пшенную кашу вариться. Чтоб, значит, посытнее нам поесть перед большим походом. А она, гляжу, тут как тут, и уже в купленное вчера шмотье переоделась. И в этом шмотье вполне нормальный вид имеет - девушки, которая не слишком жирует, но внешность свою блюдет.