Игра с нулевои? суммои?
Шрифт:
– Что-то случилось, Игорь Владимирович? – Лариса Евгеньевна медленно выговаривала слова, бросив на стол, рядом с бумагами, очки в черной оправе. На даме была бежевая блузка, а нижней части туловища из-за стола, за которым она сидела, Игорю Владимировичу не было видно: только обутые в бежевые лаковые туфли ступни, да тонкие щиколотки в телесного цвета чулках. Он опустил голову вниз, вздохнул, выдержав паузу, и сказал:
– Ваша Мария, – начал он, имея в виду подчиненную Ларисы Евгеньевны, – как бы вам это сказать, – он медлил и подбирал слова, – …она не очень дружелюбна, – закончил он предложение. Он замолчал и образовалась неловкая пауза. Женщина смотрела на него выжидающе, но Игорь Владимирович не торопился
– Не совсем понятно, Игорь Владимирович, – молвила Лариса Евгеньевна спокойно и внимательно глядя на него, – можете чуть конкретнее?
Он смотрел на нее и внутренне восхищался ее умению так невозмутимо держаться, не отдавать себя эмоциям, рассуждать здраво, даже когда, казалось, случилась катастрофа, и, конечно, не делать скоропалительных выводов, что свидетельствовало о сильной выдержке.
– Нет, по части понимания, кто нужен, вопросов нет, но вот манеры… оставляют желать лучшего. Мария все понимает, но вот тон, сам тон, которым она все говорит…она неконтактная. Бестактная, если хотите. Ей абсолютно все равно, что я говорю, она не слышит и не слушает. И, по-моему, как человеку, работающему с людьми, ей не хватает эмпатии. Хотя бы немного.
Лариса Евгеньевна подняла со стола очки и тоненькую дужку зажала между губ. Она думала и в это же самое время глядела на Игоря Владимировича.
– Хорошо, я в целом поговорю с ней, – она посмотрела на свои бежевые туфли, отодвинувшись чуть от стола благодаря колёсикам кресла, а потом снова подняла глаза на мужчину, – давайте вы поработаете с Екатериной?
У Игоря Владимировича вмиг перебило дыхание. Сердце застучало быстрее. Он одновременно и испугался, и был немного рад, но он явно не ожидал такого поворота. Он шел в этот кабинет с целью немного пожаловаться и повлиять на процесс подбора персонала, но что-то сильно менять – он даже не предполагал. И сейчас, когда его застали немного врасплох, он понимал, что выдавать свое волнение нельзя, потому что Лариса Евгеньевна, уже много лет работавшая с людьми, может это считать и прочувствовать, а он не мог потерять лицо – тем более перед ней – перед женщиной. Потерять свое самообладание было для него хуже, чем потерять деньги. Репутация для него была превыше всего.
– Как вы посчитаете нужным, – ответил он, поднялся, соединив полы пальто и вышел из кабинета прочь. Лариса Евгеньевна долго смотрела ему вслед и когда за ним закрылась дверь, она подняла трубку стационарного телефона и четко сказала в черный пластик:
– Катя, зайди, пожалуйста.
Игорь Владимирович захлопнул за собой дверь, зайдя в свой кабинет. Было тихо, царил полумрак – январское солнце вот-вот должно было показаться на горизонте. Воздуха, как и света, в помещении тоже не хватало.
Игорь Владимирович оглядел свой кабинет, который состоял из его рабочего, цвета темного ореха, стола, к которому был приставлен другой длинный вытянутый стол, за которым он собирал своих подчиненных для важных сообщений; трех светлых, кожаных кресел, два из которых боком друг к другу расположились у входной двери, а третье – неподалеку от его рабочего стола. При входе в кабинет сразу было видно окно, слева от которого и сидел за своим рабочим столом Игорь Владимирович, а на левой стене, возле кулера, который иногда шумел, нагревая воду, висела магнитная доска белого цвета с пятью небольшого размера магнитами и двумя маркерами, лежащими на полочке этой доски. На тумбе, под доской, стояла черная кофе-машина, занимавшая практически всю поверхность.
Игорь Владимирович повесил свое черное пальто на вешалку и направился к окну. Странное волнение не отпускало его.
«Чего ты так напрягся, Игорь? – спрашивал он сам себя, – не мальчик уже, кого боишься? Зачем ты пошел к ней с жалобой? Стоило ли оно того? Или в глубине
6.
В первый четверг февраля выпал снег и город, уставший от серости и грязи, наконец-то накрыло простынёй белой метели. Зима, так долго откладывавшая церемонию, все-таки надела свое пышное подвенечное платье и выбросила на Петербург за один день трехдневную порцию снега. На проспектах и улицах вмиг образовались многокилометровые заторы из автомобилей и Влад, давно закончивший все свои дела, решил переждать дорожную бурю, оставшись в офисе. Он сидел за своим массивным дубовым столом и перед ним лежали различные бумаги и папки, на которые падал приглушенный свет лампы, стоящей в левом углу стола. Чуть поодаль от правой руки Влада виднелась толстая, с втиснутой меж страниц закладкой книга, на обложке которой золочеными буквами было выбито «Бесы».
Кабинет его был достаточно широк. В нем поместились и стол с двумя креслами, стоящими между столом и входом, и находящийся справа от стола длинный кожаный диван, на котором Влад временами, посреди рабочего дня дремал, а иногда даже проводил целые ночи, не заезжая домой. За столом Влад сидел спиной к окну – большому, панорамному, открывающему вид на одну из улиц – линий Васильевского острова. Мимо этого окна ввиду нахождения вблизи воды часто пролетали чайки, издавая временами похожие на человеческие, крики. Между диваном и входной дверью расположился в метра полтора шириной и два метра в высоту темный книжный шкаф с шестью полками, забитыми разного рода литературой. Первые три наполняли книги по бизнесу, иногда перечитываемые Владом по мере необходимости, и литература по так называемому саморазвитию – слово, которое Влад не любил, но другого слова для обозначения он, увы, не находил. Остальные три занимала литература художественная: русская классика в самом лучшем ее проявлении, а одна из трёх этих полок была посвящена поэзии, столь любимую Владом.
Неожиданно телефон на столе задвигался, издавая прерывистые, но длинные вибрации. Влад отложил простой карандаш в сторону и потянулся к телефону рукой. В уголке листа, часть которого была занята печатным текстом, виднелся женский профиль с чуть вздернутым вверх носиком и большой копной волос, на фоне которой и вырисовывался тот самый профиль. Привычку рисовать в минуты раздумий он имел еще со студенчества: часто на лекциях, отвлекшись от речи преподавателя и погрузившись в свои мечтания, он рисовал девушек, сидящих в той же аудитории – чуть впереди него.
– Здравствуй, дорогой друг, – Влад услышал в трубке томный, грузный бас. Это был голос, не определившийся по номеру в его мобильнике, но явно определившийся в своей жизни, – узнаешь? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил, – я звоню тебе напомнить про твой должок, – голос на той стороне был таким тяжелым и неподъемным, что подсознательно вызывал страх.
– Помню, – ответил Влад, чуть вжавшись всем своим телом в кресло.
– И? Ты думал, наверное, что я уже все забыл, – настаивал голос, – между прочим, уже февраль наступил.