Игра в смерть
Шрифт:
— Деда, — прошептал я, но ответа не услыхал. Он был неподвижен и тверд. Как мертвый. — Деда…
Придвинувшись вплотную, я обхватил его руками, заключил в объятия:
— Деда! Все хорошо, деда. Не сомневайся, все будет хорошо…
Я крепко вцепился и не отпускал его — часами, миллионами лет, — пока наконец мы не услыхали далекие шаги, не увидели вдали мечущиеся по стенам туннеля огни фонарей. Люди спустились во тьму, чтобы найти нас. Заслышав их голоса, дед вздохнул, покачал головой.
— Явились-таки… — усмехнулся он. — Теперь мы с тобой в полном порядке, внучек. Вот и наше спасение.
Проснулся я на рассвете. Подоконник накрыт толстым снежным
— Деда… — прошептал я.
И, с прижатым к стене ухом, услышал, какдед кряхтит, ворочаясь в постели, а затем — его хрипловатый, хрупкий от слабости голос:
Бывал я молод, и в расцвете си-и-ил…Восемь
Снег. Ни малейшего дуновения ветерка. С белесого низкого неба валили нескончаемые хлопья; они засыпали дворы и улицы, толстым слоем улеглись на крышах и выстлали пустырь пушистым ковром. Появились снеговики: глаза из угольков, носы из морковок, выложенные камешками улыбки. Ледяные накаты на улицах вытянулись, сделались шире. Мамы и папы пробегали по заснеженным мостовым, волоча за собой радостно визжавшую малышню — на санках, на пластиковых подносах и даже на мусорных пакетах.
Каждое утро, просыпаясь, мы заставали новенький, с иголочки, слой сверкающего снежного покрывала. Это было просто чудо — первым перемахнуть через изгородь, чтобы оставить в снегу свежие следы. Здорово было вместе с Элли плестись по этой девственной белизне в школу, слышать, как ее звонкий смех тает в неподвижном, застывшем над подушками сугробов воздухе. Мы лепили снежки и слушали, как те глухо ударяются о столбы изгороди и стены домов; мы со смехом запускали их в товарищей, которые, как и мы, стекались к школе. Снежки были повсюду — они взмывали в утреннюю дымку над головами и мягко шлепались обратно.
По привычке ярко одетая, окруженная взбитыми ею вихрями, Элли протанцевала по снежному ковру поближе, ухватила меня за руку и потянула в сторону, заставила вместе с нею потерять равновесие. Мы вместе рухнули в снег, отпечатав в нем свои силуэты с раскинутыми в стороны руками и ногами. Запрокинули лица и, открыв рты, жадно ловили языками падавшие и медленно таявшие на них снежинки. Посмеялись друг над другом и вскочили, чтобы продолжить танец. Наши озябшие руки кололо, и щеки кололо, и внутри, в сердце, тоже кололо — простой и чистой радостью.
Даже Доббс не остался равнодушным, поддавшись той же радости. Отложил на «как-нибудь потом» свой рассказ про Пангею и поведал нам о ледниковом периоде — той эпохе, когда с севера надвигались огромные ледники, ровнявшие все на своем пути, собирая долины в складки высоченных гор. Он рассказал о наших предках, которые кочевали на юг, спасаясь от усиления холодов, пока мир вокруг застывал во льду. «Мир, слепящий своей белизной, — сказал он. — Ледяной мир».
На уроке мисс Буш мы узнали, как во время этой великой миграции первобытные люди укрывались в пещерах, где, охваченные ужасом, они собирались вокруг магических костров. «Наверное, так и появились самые первые предания», — сказала она.
—
Замолчав, мисс Буш обвела нас взглядом.
— Это и станет вашим заданием на эту неделю, — улыбнулась она. — Закончите рассказ. Первое предложение будет такое: Звали его Лак.
Занеся ручку над чистой страницей, я ненадолго задумался.
Звали его Лак, написал я.
Девять
Свечерело. Облака расступились впервые за много дней. Я забрался на ограду и уставился ввысь. Небо усыпали созвездия — мне удалось найти Большую Медведицу и Ориона-охотника. Под ними вспыхивали сигнальные огни самолета. Вниз, к реке устремилась падающая звезда. Тонкая корка снежного наста хрустела под моими ногами. Наш пустырь озаряло множество огней; люди собирали ветки, ломали ящики и товарные поддоны, чтобы поджечь и рассесться вокруг, жарить на углях картошку, травить анекдоты или пугать друг друга историями о призраках и чудовищах. По всему пустырю горели костры, к которым льнули темные сутулые фигуры.
— Кит! — окликнули меня от одного из костров, когда я проходил мимо. Стайка малышей в тесном кружке, распаленные азартом лица. — Иди к нам, расскажи опять ту историю, Кит.
Меня разобрал смех.
— Позже, — пообещал я им.
И двинулся дальше, в сгустившуюся над рекой темноту. Там я сумел разглядеть — в свете звезд и с помощью окошек, горящих в домах на дальнем берегу, — что лед берет свое, постепенно наступая с берегов. Сколько еще потребуется времени, чтобы лед затянул всю водную гладь, сковал реку целиком? Я присел на корточки и уставился вдаль, — тогда-то мне и послышались уже знакомые шепотки. На периферии зрения показались бродившие в стороне дети. Сощурившись, я различил их худенькие силуэты, увидел отсветы звезд в широко раскрытых глазах.
Пожалуй, я догадывался, что найду его здесь. Поэтому не удивился, когда послышались шаги: Эскью появился, чтобы устроиться над речным берегом поодаль от меня.
— Сидеть, — прошептал он. — Не трогай его.
И вновь тишина. Слышались лишь неспешное течение реки и где-то далеко позади — чей-то смех.
— Эскью, — сказал я.
Никакого ответа. Я поднялся, подошел ближе. Тихо повторил его имя, словно утешая раненого зверька, который способен огрызнуться, даже напасть, но отчаянно нуждается в любви и поддержке.