Игрок
Шрифт:
Пара секунд сопения в трубку.
— У меня все.
Он отключается первым, а я падаю на подушки Власова и понимаю, что только что состоялся один из самых странных телефонных разговоров в моей жизни… До самого утра, глядя в потолок, я молюсь о вызове. После звонка Арсения гнездышко Власова не кажется таким уж комфортным. По крайней мере, спать не тянет совсем. Вот ведь… сколько же нужно времени, чтобы мне, наконец, стало наплевать на этого парня? Месяц? Два? Или, может быть, мне стоит сменить номер телефона, отрезав себя от прошлого
А в голове крутится предательское: Ви выходит замуж. Он больше не спит с моей сестрой. Не поэтому ли звонит?
О Власове и наших отношениях я не стала рассказывать никому, кроме брата. Родители, наверное, уже допросили Яна с пристрастием, и тут уж ничего не поделаешь, но, например, Ви — я уверена — пока ни сном, ни духом. По-хорошему, стоило бы пригласить Стаса на ее свадьбу, это бы, наверное, помогло нам с ним довериться друг другу, но я не могу открыться настолько, чтобы представить его семье. А после истории с Арсением не хочу, чтобы Ви знала о моих ухажерах хоть что-то. Чувство, будто она, пусть и не зная, меня обокрала, и так навряд ли скоро пройдет.
И то, что я всегда избегала отношений с коллегами, не помогает. Не могу сказать, что сторонилась встреч с любым носителем гордого звания «врач», просто с теми, с кем работаешь бок о бок, спать неприлично, а знакомых мне залетных докторов можно по пальцам пересчитать. И теперь, пусть между нашими со Стасом местами официального трудоустройства пролегает полгорода, чувствую, что нарушила свои правила и буду бита. Почему? Да все просто: разве может представительница прекрасного пола добраться до операционной не через постель? Неважно, что полно примеров обратного — сдалась, значит, виновна! Наверное, женщин от подобных пересудов может спасти примерно то же, что и мужчин от армии: отсутствие конечности или наличие очень уж не вписывающихся в образ запчастей. Два носа, треть ноги, ну или интеллект, в два раза превышающий среднестатистический.
Но хуже другое: я боюсь сказать Стасу о том, что стесняюсь наших с ним встреч. Уверена — он не поймет. Он взрослый человек, привыкший нести ответственность за свои действия. Как я поняла, он вообще не сторонник секретов… Но я расскажу. Не сейчас, просто когда буду готова, когда окрепну. Прежде чем выпустить ребенка из объятий во враждебный мир, его сначала надо вырастить, обеспечить уверенностью в своих силах. Почему с отношениями должно быть иначе?
А мир будет к нам со Стасом враждебен. Обязательно будет. Уж слишком мы неравны.
И тем не менее, несмотря на мою осторожность, Капранов откуда-то знает. Когда мы спускаемся в операционную в лифте, наставник смотрит на меня неотрывно, с насмешкой. Разумеется, мысль о его осведомленности меня посещает не сразу: сначала я подозреваю на своей щеке хлебную крошку, потом — более впечатляющее, нежели обычно, воронье гнездо на голове, но потом, когда он, цокнув языком, спрашивает, не в той ли я одежде, что и вчера (хотя, вообще-то, в новой), приходится смириться — он знает. А раз так, то скоро вся остальная больница тоже будет в курсе.
— Говорите, — смиренно вздыхаю, покидая кабину. Если его “фи” прольются в коридоре, а не при всей операционной бригаде (а дольше Андрей Николаич
— Ха! — Он аж руки потирает. — Даю вам месяц.
— Это с чего бы? — праведно возмущаюсь.
— Ты скрываешься. Стыдишься.
— Власова? Чего стыдиться? Радоваться надо. Он же пугающе положительный.
— Да уж, Дракула такой положительный, что все подружки с воплями убегают. Даже те, которые поначалу восторженно пищат.
— Ну так я не пищу, значит, и не сбегу! — пожимаю плечами.
После этой фразы Капранов на пару секунд подвисает, недоумевая, и где ж это он так в своих метафорах облажался, но очень скоро определяет, где верх, а где низ, и кто в этом мире самый хитрый.
— Э, нет! — грозит мне пальцем наставник. — Я сказал “даже”! Ладно, бог с тобой, болезная, пять недель! — Он так театрально руками при этом размахивает…
— А почему не шесть? — И, решив, что этого мало, почти с опаской добавляю:
— Семь?
— Продано за семь самой настойчивой женщине. — С этими словами Капранов распахивает передо мной дверь и впихивает в проем, а сам следом направляется к раковине мыть руки. — Но это, поверь, ваш потолок, Елисеева. Он будет на работе всегда, ты будешь на работе всегда… через несколько жарких ночей взаимная усталость при редких встречах победит сексуальное притяжение, новизна приестся, возможно, успеете даже поругаться из-за каких-нибудь врачебных вопросов. Он, например, с высоты своего полета начнет учить тебя уму-разуму, ты огрызнешься, так как он не нейрохирург, а плебей какой-то, и понесется…
Чувствую, что это Капранов сейчас понесется, если не остановить, поэтому перебиваю.
— Всегда подозревала, что вы мечтаете о такой расчудесной дочери, как я. Благодарю за заботу!
(Шесть недель спустя)
Выпуская меня из объятий, мама морщит нос.
— Ты была в бассейне.
Она не спрашивает, а утверждает. Не удивительно: мои волосы настолько пропитались хлоркой, что даже шампунь не помог избавиться от запаха, и ошибиться невозможно. Чтобы приглушить запах, я даже хотела побрызгаться духами, но стоило представить смесь этих ароматов в душном салоне машины под аккомпанемент теплого воздуха печки — вздрогнула и отказалась от своей затеи.
— Хочешь со мной? — интересуюсь у мамы, скорее чтобы хоть как-то отреагировать на слова, нежели всерьез.
— Может и хочу, но если я начну посещать бассейн вместе с тобой, лишусь единственной возможности выяснить, жив ли мой сын, — невозмутимо отвечает она, а я смотрю на ее неподвижные брови и в очередной раз задаюсь вопросом: не колола ли она ботекc? Разве возможно сохранять такое спокойное выражение лица при любых обстоятельствах? — Ведь если так появлюсь хоть раз, Яна и след простынет.