Игрок
Шрифт:
У меня сегодня смена, затем ночное дежурство, после которого в идеале бы сразу поехать в Выборг. Честно? Я очень надеюсь, что меня на работе задержат, и вопрос отпадет сам собой. Обычно это означает происшествие, и мечтать об это неловко, но у меня нет сил проходить новые испытания. А не поехать просто так не позволит совесть. Можно сколько угодно обвинять меня в трусости, но есть вещи, которых стоит избегать… Я слишком отчетливо помню, как легко сходить с ума в руках Кирилла…
К сожалению, мои мечты сбываются. Но странным образом: я едва успеваю переодеться,
— Одному из моих пациентов дают сердце. Я еду контролировать забор органов. Будете мне ассистировать на операции. Готовьте пациента.
И после этого он пропадает примерно на двенадцать часов…
Кирилл
Узнав об Ириске, она позвонила сама. Не знаю, кто сообщил Жен — может, Капранов, — но она сразу же набрала мой номер, чтоб поддержать. И мне действительно стало немного легче. В такой момент я не хотел никого другого ни видеть, ни слышать. Сидел в своем кабинете в полной тишине, не включая компьютер, и пытался понять, что делать дальше. Именно загоревшееся на дисплее мобильного имя разорвало капсулу, в которую я себя загнал, и вытолкнуло в реальный мир.
Аккорд из упрямых слов Веры, ее неумения слышать окружающих и трагедии маленькой девочки до сих пор отдается в груди тупой болью. Когда-то Ириска была для меня ступенькой наверх, многообещающим и перспективным проектом, но со временем все изменилось. Я мало общался с детьми, как-то так получилось, что меня всегда тянули наверх — к миру бизнеса и серьезности. Алиса стала чуть ли не первым ребенком, с которым я, будучи взрослым, так много общался. И дело даже не в ее или моем возрасте, просто она мне нравилась.
Для сравнения: у меня есть двоюродный брат, его дочери где-то лет восемь (точную цифру не вспомню). Я терпеть не могу эту девчонку. Если бы кто-то узнал, подумал бы, что я ненормальный — ведь она такая хорошенькая! Но, глядя в глаза племянницы, я вспоминаю лишь фарфоровых кукол. Она выигрывает конкурсы красоты, красиво поет, знает несколько взрослых стихов о любви и так их читает, что мамочки как одна прикладывают платочки к глазам. Но ей ничего не ценно и не интересно. Однажды я пытался поговорить с ней о созвездиях, а выяснил только, что ей купили пять платьев, все они разных цветов, а одно даже с кринолином.
Но чуть больше года назад, в сентябре, в один из тех выходных дней, когда стоит изумительная погода, я, за неимением других дел, поехал в Выборг, чтобы прогуляться с Алисой по парку Монрепо. Долгой прогулки не вышло (она почувствовала себя плохо), но мы собрали изумительный гербарий. А потом весь вечер раскладывали его по тетрадкам, старательно расправляя хрупкие листья. С того дня она всегда смотрела на меня по-особенному. Не как на других. Я ненавижу себя за то, что отнесся к этому снисходительно. У меня не было права считать, что детская влюбленность — естественное явление. Возможно, учитывая продолжительность ее болезни, для Алисы это чувство было вообще единственным в жизни. Жаль, что до собственной трагедии я был таким черствым…
А, может дело, и не в трагедии? Может, дело в Жен, и именно поэтому ее звонок сработал как кнопка запуска реальности? Я, кстати, не помню, что она говорила. Слушал ее голос, как музыку. От одной только искренности, звучащей в нем, становилось легче. И тем более странным показалось отсутствие Жен на похоронах. Капранов пришел, а она — нет. Может быть, для Жен это тяжело из-за собственной болезни, а, может быть, что-то случилось — я не знаю, но в данный момент паркуюсь перед исследовательским центром, чтобы это выяснить.
Медсестры сообщают мне, что Жен ассистирует на пересадке сердца Рашиду, но, оглядывая операционную, я ее не вижу. По интеркому мне сообщают, что операция близится к завершению, и доктора Елисееву уже отпустили. Но в ординаторской ее нет. Потому, невзирая на откровенное неодобрение персонала (пусть я и владею центром, но врачом не являюсь), прохожу в операционный блок.
Жен сидит прямо на полу в коридоре. Выглядит уставшей и потерянной, однако проходящие мимо люди даже внимания не обращают. Подумаешь, еще один усталый врач — обычное дело.
— Привет, — говорю, подходя ближе, не зная, что еще сказать.
Но только Жен успевает поднять голову, как открывается соседняя дверь, и из нее появляется Мурзалиев.
— Кирилл? — удивляется он. — Кто вас сюда впустил?
Хм, посмотрел бы я на того, кто попытался бы меня остановить. Думаю, это не вышло бы даже у Рашида. Особенно если учесть, как накалились в последнее время наши с ним отношения. Наперекор бы прорвался!
— Я вернулся с похорон Алисы, — отвечаю сухо. — Там весьма удивились отсутствию… некоторых врачей. Решил проверить, все ли в порядке.
— Мне нужен был толковый ассистент для пересадки сердца, — спокойно отвечает Рашид, кивая на Жен. Он легко догадывается, о чем идет речь. То есть, я так понимаю, суть претензий ему ясна еще на подлете. Это интересно.
— Либо ваш «толковый ассистент» метит в нейрохирурги и не очень-то понимает в кардиооперациях, либо я чего-то не знаю — а это центру не на пользу, — не удерживаюсь от шпильки, издевательски выгибая брови. Какая была надобность загружать именно Жен? То ли у меня какая-то мания, то ли Рашид темнит. Даже не дал ей ответить самой. Сразу бросился грудью на амбразуру.
— Врач обязан разбираться в разных областях, — начинает он свою песенку.
— Серьезно? Именно сегодня, после такой длинной смены ей нужно было поднять навык? Или это все-таки наказание?
Конечно, наказание. И, кажется, я знаю за что. Умнее было бы промолчать, ведь именно я — тот человек, который любил женщину Рашида в том самом Выборге… И, тем не менее, меня настолько раздражает мысль о намеренной мести, что не удержаться. Черт возьми, он прекрасно знал, куда и с кем ее отпускает. Он знал о моем отношении к Жен, даже советовал съесть вожделенную «таблетку», чтобы вылечиться. И, в конце концов, это я вломился в ее номер, я ее поцеловал первым. На меня, значит, он нападать опасается, а на нее можно?