Игры Немезиды
Шрифт:
— Привет, Персик, — поздоровался Амос, усевшись на стул у кровати. — Выглядишь ты как дерьмо на палочке.
— Добро пожаловать в Бедлам, — улыбнулась она.
— Я думал, это называется Вифлеем.
— Бедлам тоже называли Вифлеемом. И что же привело тебя в мою оплаченную государством квартирку?
За дверным окошком охранники протащили по коридору железного человека. Кларисса проследила взгляд Амоса и криво усмехнулась.
— Это Конечек, — сообщила она. — Он доброволец.
— Это как?
— Мог бы уйти, если б захотел. — Она подняла руку, показав ему трубки. — Мы здесь
— А без позволения их убрать не могут?
— Право на неприкосновенность тела прописано в конституции. Конечек — гнусная обезьяна, но закон распространяется и на него.
— А на тебя? У тебя тоже… эти?..
Кларисса склонила голову, захохотала так, что затряслись трубки.
— Не считая двух минут рвоты и распускания соплей после каждого применения, у них имелись и другие недостатки. Если их удалить, я не умру, по будет не лучше, чем сейчас, а хуже. Оказывается, неспроста та дрянь, что я принимала, не попала на открытый рынок.
— Паршиво. Не повезло тебе.
— Кроме всего прочего, это значит, что мне здесь оставаться, пока… Ну, пока я вообще есть. Каждое утро принимаю блокаторы, завтракаю в кафетерии, полчаса на разминку, а потом могу сидеть у себя в камере или в садке на десятерых заключенных — три часа. Сполоснуть и повторить. Это справедливо. Я сделала много плохого.
— А все те проповеди насчет искупления и преображения…
— Не все можно искупить, — сказала Кларисса так, что стало ясно — она об этом не раз думала. В ней сейчас была и усталость, и сила. — Не все пятна отмываются. Случается сделать такое, что последствия несешь до конца жизни и с раскаянием уходишь в могилу. Вот тебе и счастливый финал.
— Хм, — сказал Амос. — Думаю, я понимаю, о чем ты.
— Надеюсь, что не понимаешь, — возразила она.
— Жаль, что не всадил тебе пулю в голову, когда был шанс.
— Жаль, что я не попросила. Так что же тебя сюда привело?
— Был по соседству, прощался с куском прошлого. Вряд ли я сюда вернусь, вот и подумал, что другого случая навестить тебя не выпадет.
На глаза у нее навернулись слезы. Кларисса взяла его за руку. Странным было это прикосновение. Пальцы на ощупь казались восковыми и слишком тонкими. Амос боялся обидеть ее, отстранившись, и потому постарался вспомнить, как ведут себя люди в такие интимные минуты. Представил на своем месте Наоми и пожал девушке руку.
— Спасибо, что вспомнил про меня, — сказала она. — Расскажи об остальных. Как там Холден?
— А что, — удивился Амос, — они тебе про Илос не рассказывали?
Цензура не пропускает ко мне ничего о нем. И о вас. И о «Мао–Квиковски», и о протомолекуле, и о кольцах. Считается, что мне это вредно.
Амос уселся поудобнее.
— Ну, ладно. Так вот, вызывает, значит, капитана…
Минут сорок пять, а может, и час Амос выкладывал историю «Росинанта», начиная с того момента, как Клариссу Мао сдали властям. Он был не силен в пересказе сюжетов без мордобоя и не сомневался, что скоро завязнет. Но Кларисса впитывала его рассказ, как песок впитывает воду. Диагностер время от времени попискивал, реагируя
Глаза у нее стали закрываться, словно Кларисса засыпала, но пальцы, сжимающие руку Амоса, не расслаблялись. Он не знал, то ли это действие дряни, которой ее накачивали, то ли что еще. Кларисса, кажется, не заметила, что он умолк. Неудобно было уходить, ничего не сказав, но и будить ее только ради того, чтобы попрощаться, не хотелось. Так что Амос сидел, глядя на девушку, поскольку больше здесь смотреть было не на что.
Странное дело, она помолодела. Исчезли морщинки и у глаз, и у губ. Щеки больше не казались запавшими. Словно время, проведенное ею в тюрьме, не шло в зачет. Можно было поверить, что она никогда не состарится, не умрет и останется здесь навечно, мечтая о старости и смерти. Наверное, это был побочный эффект от той мерзости, что с ней проделывали. Вроде бы какие–то виды загрязнения среды оказывали такое же действие — впрочем, Амос не помнил. Кларисса убила многих, но и ему приходилось убивать, так или иначе. Странновато, что он уйдет, а она останется. Она жалела обо всем, что сделала. Может, в этом и заключалась разница. Раскаяние и наказание — две стороны кармической монеты. А может, Вселенная просто бьет наугад. Не похоже, чтобы этот Конечек в чем-то раскаивался, а все равно он заперт здесь.
Амос хотел уже высвободить руку, когда включилась сирена. Кларисса распахнула глаза и села, сразу придя в сознание, без тени сонливости. Может, она вовсе и не спала.
— Что это? — спросила она.
— Я тебя хотел спросить.
— Никогда еще такого не слышала, — покачала головой девушка.
Амос воспользовался поводом вернуть себе свою руку. Он подошел к двери, но его сопровождающая оказалась в камере раньше. Пистолет она обнажила, хотя ни в кого не целилась.
— Простите, сэр. — Голос ее звучал тоньше, чем прежде. Напугана или взволнована? — Этот корпус изолирован. Боюсь, что должна просить вас остаться на время здесь.
— На какое время? — осведомился Амос.
— Не знаю, сэр. Пока не снимут карантин.
— Что–то случилось? — спросила Кларисса. — Ему что–то угрожает?
Хороший ход. Тюремщица плевать хотела на опасность для заключенной, поэтому девушка спрашивала о посетителе. И все равно из конвоирши не удалось бы вытянуть ни слова, не пожелай та говорить. Однако она пожелала.
— Три часа назад в Марокко упал метеорит, — сказала она, перейдя к концу фразы на вопросительную интонацию.
— Да, я видел что–то такое в новостях, — вспомнил Амос.
— Как же его пропустили? — удивилась Кларисса.
— Шел очень–очень быстро, — ответила охранница. — Его разогнали.
— Боже! — выдохнула Кларисса так, словно ее ударили под дых.
— Нарочно скинули камень? — переспросил Амос.
— Не один, — поправила охранница. — Второй упал примерно пятнадцать минут назад посреди Атлантики. Цунами ожидают от Гренландии до Бразилии, чтоб их так и растак.
— И в Балтиморе?
— Всюду. Везде. — Влажные глаза тюремщицы стали дикими. От страха или от горя — было не понять. Она взмахнула пистолетом, который сейчас никого не мог напугать. — Мы закрыли тюрьму, пока ситуация не прояснится.