Их безумие
Шрифт:
Рэй стал бояться.
Потери.
Того, что однажды выпустит свою куклу из рук, и она улетит прочь, как бумажная танцовщица из детской сказки.
И неважно, сколько ночей они провели вместе, сколько раз она кричала от удовольствия под ним, как крепко он ее обнимал.
Ощущение скорой потери нарастало.
Потому что не могло быть в жизни все хорошо. Только не у него.
Не могло быть так. Как было сейчас.
Чтоб нормально вздохнуть можно, только если она рядом, только если ее видишь, только если знаешь,
Вот оно, окно, уже привычный путь по раскидистому дереву.
Она сидит за столом, печатает реферат, такая хрупкая, такая нежная. Рассеянно подкручивает пальчиком выбившийся из узелка на макушке волос.
Ее кудри отросли за время их общения. Общения? Да уж, общаются они по-полной. Организмами, бл*.
Рэй соскакивает с подоконника, бесшумно подходит, протягивает руки по обе стороны от ее плеч, ловит ладошки, прижимает к столешнице, наклоняется, втягивая одурманивающий запах волос.
Керри, сначала испуганно вздрогнув, затем расслабляется и даже еле заметно трется макушкой о его грудь.
Этого маленького шага навстречу хватает, чтоб свести с ума.
Рэй приподнимает за талию, стаскивая с сиденья, ногой отпихивая стул в сторону и укладывая замершую от неожиданности девушку прямо на столешницу. Сдергивает легкие домашние штаны, несильно шлепает по белоснежной коже, любуясь моментально появившимся красным пятном.
– Рэй, – Керри возится, пытаясь встать, но он надавливает на шею, заставляя лечь обратно, – дверь, Рэй…
– Лежать.
Он идет к двери, запирает, затем возвращается обратно, прихватив по пути подушку с кровати.
Просовывает под животик, заставляя зад с влекущим красным пятном приподняться так, как надо.
Любуется, чувствуя, что надо поторопиться, иначе спустит в штаны, как девственник от такого зрелища.
И привычно закрывает куколке рот широкой ладонью, делая резкий рывок. И моментально дурея, срываясь на быстрый, жесткий ритм, и радуясь, что стол привинчен к стене, а значит биться и трястись не будет. Потому что сдерживаться было нереально. Вот как тут сдержаться, если она уже мокрая? Если она мокрая стала сразу, как только уложил ее на этот гребаный стол задницей вверх? Если она выгибается так, что, кажется, что поясница переломится сейчас, и стонет ему в ладонь, и каждый стон такой вибрацией по всему телу отдает, что самоконтроль летит к чертям!
И Рэй кончает, резко рванув податливую девушку к себе, впившись зубами в тонкую шею, сжав хрупкое тело в лапах так, что как только не хрустнуло ничего, непонятно.
Пару секунд дышит, на раз-два, а затем, аккуратно опустив Керри обратно на стол, поворачивается и стаскивает уже привычно матрас на пол. Сегодня будет долгая ночь, очень долгая.
Потому что надо, чтоб из головы у куклы выбились полностью мысли о ком-либо другом, кроме него, Рэя.
Потому что один только взгляд сегодня на нее, весело разговаривающую с очередным мажориком, разозлил так, что в глазах темно стало.
Мажорика спасло только неостывшее воспоминание о двух неделях без Керри, проведенных в местной богадельне. Если опять нажалуются, то Рэй сядет уже на полгода, так судья обещал.
Керри удалось в этот раз невредимой упорхнуть домой, даже без немедленного наказания минетом, а красавчику, забывшему, чья она, тоже повезло.
Обоссался только от страха.
Зато теперь куколка получит по-полной. Чтоб не только в голове, но и в теле отпечаталось, что она – его, Уокера. Была, есть и будет.
Что все вопросы со всякими уродами, школьными звездами и тому подобными тварями всегда решатся именно так – быстро и жестко.
9. Керри
Уокер шарит вокруг себя в поисках тарелки, которую она приспособила ему под пепельницу, и натыкается на приглашение от университета, небрежно скинутое до этого со стола.
Керри отводит глаза, стараясь не встречаться с мрачным вопросительным взглядом.
– Я… Не уверена, что поеду, – вздохнув, говорит она, чувствуя почему-то потребность объясниться.
Как будто должна ему что-то. Обязана чем-то.
Дура бесхребетная.
Он молча гасит окурок, тянет ее на себя уже привычным властным движением.
В этот раз он особенно груб и нетерпелив.
Обхватывает так, что кости трещат, целует так, что засосы прямо на глазах расцветают и наливаются синевой, берет так, что Керри несколько раз бьется больно головой о пол.
Уже уходя, поворачивается, чего раньше не бывало, словно сказать что-то хочет.
И не говорит.
И на следующий день приходит отчего-то раньше, словно желая побыть с ней подольше.
И когда ее дядя, в последние две недели полюбивший почему-то желать ей спокойной ночи, заходя перед сном в ее комнату, Уокер тихо отходит в дальний угол, становясь практически невидимкой, сливаясь с темнотой.
А Керри, страшно нервничая и пугаясь, вяло отвечает на очень родственный, практически отеческий («Я же тебе теперь вместо отца, малышка») поцелуй дяди, пытаясь спровадить его из комнаты побыстрее, позволяет приобнять себя, тоже, очень по-родственному.
Она боится, что Уокера увидят.
Дядя уходит, она облегченно выдыхает, чуть не попались!
Потом смотрит на Уокера и опять напрягается.
Очень уж у него знакомо-говорящий темный взгляд.
– И часто он так? Укладывает спать тебя? – внезапно спрашивает он каким-то излишне хриплым, ломким голосом.
– Каждый день, – пожимает плечами Керри, не понимая причины такого интереса.
– А раньше?
– Раньше нет…
Она замолкает, растерянно смотрит на него.
И потом до нее доходит.
– Нет! Нет, нет, нет, нет! Ты что? Ты думаешь, что он?..